Будда

Как мы знаем, это болезнь нашего времени, которая в силу роковой кажущейся привлекательности нашего стиля жизни уже давно распространилась на Азию и причинила там такое же несчастье, как и у нас, где дух и душа хиреют, а интеллект поднимается до уровня идола.

Туччи пишет по этому поводу: «Чистый интеллект, оторванный от сущности человека, означает его смерть. Интеллект, который переоценивает себя, предъявляя к самому себе слишком высокие требования, который спасается бегством в самонадеянную самодостаточность, не облагораживает человека; более того, унижает и обезличивает его. Интеллект, имеющий установку исключительно на самого себя, есть нечто мертвое, убийственное, он является принципом дезинтеграции. В Индии интеллект играет подчиненную роль. Мир подсознания никогда не отрицался и не вытеснялся. Им управляли и его сублимировали в гармоническом процессе с целью становления самосознания, познания «Я», которое по природе является не отдельным «Я», а «Я» космического сознания, из которого все исходит и к которому все возвращается, которое не затенено никакими конкретными мыслями и в то же время образует предпосылку для всех конкретных мыслей, которые составляют духовную действительность живущего индивидуума».

Путь, намеченный Туччи, не так далек от Срединного Пути, которому учил Будда Шакьямуни. Это путь самосознания и созерцания. Его тайна называется медитацией. Его исходной точкой является мандала.

Теперь мы подошли к труднейшему, но и одновременно самому доступному из тантрических символов, причем слово «доступный» следует понимать буквально. Потому что мандала проходима, если и не всегда для наших ног, как, пожалуй, самая большая мандала на земле — знаменитый Боробудур на Центральной Яве, то хотя бы в мыслях.

При этом мандала является противоположностью лабиринта. Она ведет не к заблуждению, а к центру. И ее центр идентичен центру в нас. В нем мы познаем и узнаем будду, бодхнсатву или бога, которым мы могли бы быть сами, если только смогли бы преодолеть внешний мир.

Вступление в круг мандалы является вступлением в космический порядок, к которому мы принадлежим, но многие не осознают его, потому что вместо сосредоточения ищут рассеивание, вместо срединного — разностороннее.

Монастырь, храм, мандала — символы деления, духовного порядка в опасной, непроходимой и поэтому непонятной дали — в этом следует видеть один из источников происхождения ламаистско-тантрического искусства, а также причину глубокого изменения буддийского учения в этом мире Гималаев и Трансгималаев. Мандалу можно понимать как непосредственное выражение, как видимый образ этого изменения.

Мысль о том, что бог или боги создали мир, которая положена в основу иудейской, христианской и других ближневосточных религий, так же чужда тибетцу, как и индийцу. Однако в то время, как божество для индийца является мифически-магической контактной фигурой, образом, в котором отражается многообразие мира в целом, в тибетской сфере, где нет богов, господствуют духи и демоны, но без уравновешивающих сил, которые могли бы побеждать злое, опасное, роковое.

Боги Тибета, какими мы их встречаем в большом количестве, угнетающие и в то же время спасающие, в мандале являются творением человека, являются выражением самосознания, которое поднялось из глубин бесформенного, управляемого случаем, полного опасностей окружающего мира, чтобы найти самого себя. Здесь религии, правда в ее тантрической версии, отводится роль всего лишь помощницы в поисках самого себя. Будды, бодхисатвы и божества играют при этом роль твердой опоры в окружающем море напирающей видимости, которая хочет представить человеку внешний мир как реальность и исполненную смысла действительность. С этой точки зрения, статуи и портреты, прежде всего мандала, являются образно выраженным процессом созидания.

Бесформенному, хаотичному, необозримому внешнему миру, состоящему из гор, пустынь, плоскогорий, ледников и обрывов, характерных для ландшафта Тибета, соответствует измученный страхом, подвергаемый постоянной нужде внутренний мир тибетского человека. Обоим противостоит мандала как внутренний образ и символ. В ней форма и порядок победили хаос и беспорядок. Но связь с внешним миром продолжает жить: центром мандалы, какой бы бог ни восседал там на троне, является ось миров, которую тибетцы представляют себе не иначе, как на священной горе Меру, образ которой постоянно стоит у них перед глазами, будь то Каилаш на западе Тибета или одна из гор восточных Гималаев.

Вокруг этой оси миров разворачивается окружающий мир тибетцев с шатрами, хижинами, домами, дворцами и монастырями, скудный растительный мир, символизирующий в кругу листьев лотоса мандалы, которые воскрешают одновременно мир их родины, Индии, о которой в священных текстах рассказывается богатым и образно-красочным языком.

Но центр мандалы имеет еще и другое значение — область сердца, область идентификации для человека, который пытается найти в мандале самого себя. Туччи в своей книге о мандале объясняет это превосходным образом: