Будда из Бенареса

Семи лет от роду Шарипутра был отдан в ученики к обедневшему брахману Сомананде, желчному старику-вдовцу. Целые дни проходили в зубрежке и повторении гимнов Ригведы, а расплатой за невнимательность была порка, после которой под набедренной повязкой невыносимо чесалось, а мухи просто изводили своей назойливостью. При этом Шарипутра, как и другие ученики, должен был вознаграждать Сомананду множеством различных услуг. На их отроческих плечах лежала работа по дому и личный уход за учителем; они разводили огонь в очаге и готовили еду, массировали старика после омовения, подавали ему бетель и воду для полоскания рта. Тогда Шарипутре казалось, что день избавления от этого рабства не наступит никогда, и он жил как будто во сне. И вот однажды ему, уже юноше, обрили голову, оставив лишь маленькую косичку на темени. Вместе с волосами отлетели прочь и прежние обязанности. Шарипутра уступил свою циновку в хижине Сомананды испуганному большеголовому мальчику, которому тоже выпало несчастье родиться в брахманской варне, и вошел хозяином в собственный дом. Вторая часть жизни брахмана, более продолжительная и гораздо более приятная, состояла в обзаведении потомством и служении правителю в сане жреца. На третьей стадии земного пути пожилой жрец проводил много времени в уединении, еще не разрывая связи с людьми, но постепенно готовя себя к подвигу шрамана, обитателя лесов. Четвертая, заключительная ступень отшельника была печальным расчетом с жизнью. Таков был порядок, и Шарипутре он казался разумным.

В самом деле, что будет, если юноши, едва окончив ученье, наденут повязки аскетов? Кто тогда продолжит брахманский род? Кто почтит жертвоприношениями богов, духов и предков? Кто умягчит беседой сердце правителя?

Увы, с тех пор, как в долине стало распространяться учение о сансаре, обычаи нарушались все чаще. В местности Урувелла, о которой спрашивал юноша, подвизались вполне молодые аскеты. Впрочем, до недавнего времени все они были брахманами, и даже не верилось, что философские размышления, медитация, подвиги поста и умерщвления плоти могут увлечь людей из других варн.

А несколько месяцев назад — Шарипутра прекрасно помнил день, когда услышал об этом — явился первый проповедник из сословия кшатриев. Им стал Вардамана из Вайшали, сын мелкого князька личчхавов, народа, жившего за великой рекой к северу от Магадхи. Все началось со смерти этого несчастного князька, который, отведав на пиру мяса антилопы, внезапно побагровел лицом, схватился за горло и умер, не обращая внимания на гнев раджи и труды придворного знахаря, щекотавшего ему нёбо орлиным пером. Проводив родителя на погребальный костер из дорогих сандаловых поленьев, Вардамана бросил игру в кости, до которой раньше был большим охотником, оставил дом, жену и двух дочерей и ушел странствовать в одеянии аскета, которое, впрочем, по окончании периода дождей сбрасывал, предпочитая проповедовать нагим. Старое имя уже не устраивало его, и он назвался Джиной-Махавирой, что значит — Победитель и Великий Герой. Говорили, будто Джина-Махавира учит аскетизму и добровольной голодной смерти, ибо вкушение пищи, согласно его учению, способствует не только увязанию в сансаре, но и постепенному переходу существа души в мертвую косную материю.

Глава II НАЛАНДА

1

— Партию в чатурангу[2]? — предложил брахман.

Юноша кивнул. Он проспал до самого вечера, потом совершил омовение и с царственным безразличием позволил служанке умастить свое тело благовониями. Наблюдая за гостем, Шарипутра отметил, что щеки юноши, упругие, как лепестки нераскрывшегося бутона чампаки, даже не порозовели, как будто его растирала не молодая девушка, а какой-нибудь старый служитель при священном бассейне. И брахман сделал вывод, что кшатрий богат и не знает недостатка в самых красивых женщинах.

После массажа молодой человек выпил чашку горячего рисового отвара, отчего его тело покрылось легкой росой пота, и отведал бетеля. Сейчас оба они, и брахман, и его гость, сидели на террасе в ожидании ужина. Воздух был напоен ароматом диких лилий.

— Взгляни на эти фигурки, мой друг, — сказал брахман, указывая на доску. — По краям ждут своего часа колесницы; вот пешие воины, вот конница, вот боевые слоны. Ты — кшатрий, и тебе, конечно, знакомо военное ремесло. Если я не ошибаюсь, перед сражением так строится и настоящее войско?

— Ты не ошибаешься, — серьезно подтвердил юноша.