Будда

Разве джунгли, где за каждым деревом поджидает смерть, не подходящее для этого место? Не в этих ли лесных дебрях прятались и выживали наши далекие предки? Углубиться в лесную чащобу, преодолеть и победить ее — нет большего счастья для тех людей, которым уже нечего терять. Бродяжничество означало спасение самих себя и своего рода, как это происходило в доисторические времена. Чем больше народа принимало в нем участие, тем меньше пугал дикий лес. Не люди тогда приспосабливались к нему, а он к ним. К тому же вера в сродство человека и леса придавала странникам силу и мужество.

В древнеиндийской религиозной традиции духовная сущность человека (Атман) считается идентичной абсолютному первоначалу бытия, так называемому Брахману, безличному Нечто, которое невозможно ни определить, ни описать. Только через осуществление своей истинной природы (Атман) человек освобождается от гнета сансары.

Здесь придется подробнее объяснить, что такое в древнеиндийской религиозной философии Брахман, понятие, означающее субстанциональную основу бытия, первопричину всего сущего, и Атман (санскр. — дыхание, дух, Я, самость).

Обратимся опять к Артуру Л. Бэшему: «Так как Брахман пребывает в человеческой душе, он фактически есть сама душа — Атман, “я”. Когда человек полностью осознает эту реальность, он освобождается от закона перерождения. Его душа готовится соединиться с Брахманом и раствориться в нем: он возвышается над циклами радости и боли, жизни и смерти. Во время сна разум человека свободен: он чувствует себя в мире как бог или птица, он может быть царем или Брахманом. По ту сторону сновидений — сон без сновидений, ожидание несказанного опыта; и по ту сторону — Брахман. Человек, соединяясь с Брахманом, освобождается»[58].

Упанишады рассматривают существование Брахмана в трех формах — в непроявленной, неопределенной форме, не имеющего качеств — ниргуна, в проявленной форме, то есть обладающего качествами — сагуна и в форме абсолютного сознания — атман.

Мокша (санскр. — освобождение), избавление от пребывания в сансаре — одна из четырех целей человеческой жизни, самая важная. Она представляет состояние нерождаемости и неумирания, освобождение от цепи бесконечных рождений и смертей. Мокша намного значимее материального благополучия — артхи и всяких чувственных радостей — камы. Она во многих случаях соотносится с неукоснительным исполнением морально-религиозного закона — дхармы. Смысл освобождения — навечно уйти из-под власти кармы.

Мокша возможна при условии понимания, что есть Брахман, Абсолют и предполагает слияние с Ним Атмана.

Аскеза и медитация (то есть созерцание) приближают мистическое озарение. Весь потенциал ума индуса идет на устранение преград к этой цели, создаваемых природой и социальным окружением.

Вот что писал по этому поводу Владимир Александрович Кожевников (1852–1917), известный дореволюционный историк культуры и публицист: «Сумма и сущность, можно сказать, всей индусской философии от ее начала и конца есть скорбь метемпсихоза и способ избавления от него. Этого факта всякий изучающий индусскую философию не должен ни на одну минуту терять из вида; иначе он собьется с пути среди кажущихся непроходимыми джунглей отвлеченного мышления»[59].

Человеческое обличье считается (особенно ранними буддистами) необходимой предпосылкой для перерождения живых существ на пути окончательного освобождения из круговорота рождений, смертей и новых рождений — из сансары. Зарождение учения о сансаре ученые относят к VII–V векам до н. э., то есть ко времени, почти примыкающему к появлению буддийского учения.

Понятием Брахман в Ригведе обозначается магическая сила священного слова. Именно она заполняет собой пространство и время. Она же «определяет все формы и явления и одновременно находится вне их, и весь мир — включая и богов — происходит из нее»[60].

Обращусь к Николаю Гумилеву. К его стихотворению «Слово». Должен признаться, я не встречал ни у кого из русских поэтов такого лаконичного и отчетливого понимания мироощущения человека, живущего в эпоху Вед и чуть-чуть позднее. Впрочем, это «чуть-чуть» может измеряться многими столетиями. Судите сами:

В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине[61].