«Будь проклят Сталинград!» Вермахт в аду

Неожиданно на позиции объявился незнакомый пехотный офицер, намеренный остановить второй подрыв. Его беспокоило то, что русские заметят уничтожение матчасти и могут выместить гнев на немецких пленных. Он еще много чего сказал. В любом случае второе оружие подорвали.

Вскоре мне приказали явиться к командиру моей боевой группы. Почему бы и нет? Если нужно подтвердить мой независимый статус, я сошлюсь на генерала Роске. Я встретился с напыщенным подполковником, которого уже не волновало, что орудия подорвали.

Он приказал мне этой же ночью отбить насыпь у пруда. Эта возвышенность господствовала над всей округой. Так что он подчинил себе мою батарею, чтобы полностью контролировать все. Когда я напомнил о своей автономности, он указал на свой более высокий чин и попытался давить на меня. Он также не обратил никакого внимания, когда я указал на то, что бесполезно посылать необученных артиллеристов отбивать то, что в бою не смогла удержать пехота. Так что я равнодушно пообещал, что мы этим займемся.

Я собрал человек 60, поискал подходящих унтер-офицеров и начал.

«Ничего из этого не выйдет», — сказал шпис, но не отказался идти добровольцем. С безоблачного неба ярко светила полная луна. Снег, оставшийся там, где не было следов русских снарядов, скрипел под сапогами и освещал местность ярко, как днем. Сначала у нас получилось пройти под прикрытием складок местности, но потом, на подходе к высоте, пришлось пересечь открытое место. Перед тем как покинуть укрытие, мы решили разделиться на две группы, чтобы обмануть русских. Пока они не обращали никакого внимания, хотя они явно что-то заметили. Или их на высоте не было?

«Ну, пошли!» — прошептал я, и двинулся вверх по склону. Мне уже было страшно. Ничего не происходило. Ни выстрела. Когда я огляделся, рядом со мной было всего два человека. Одним из них был шпис. Когда больше никто за нами не пошел, мы вернулись в укрытие.

Там стояла вся толпа, никто не двигался. Все молчали.

— Что за… духу не хватило? — спросил я их.

— Не хватило, — сказал кто-то из задних рядов. — Если их сбили с этой горки, пусть сами ее и возвращают. Мы не хотим.

— Это бунт, да? Не хотите воевать? А чего ты хочешь? Сегодня утром у нас не было никакой необходимости подбивать танки Ивана, — возразил я.

В этот самый момент я почувствовал, что мой авторитет начинает таять. Даже угрозами никого нельзя было убедить вылезти из-за кустов.

— Мы останемся с орудиями и даже будем отстреливаться, но играть в пехоту мы больше не будем. Все, хватит.

Мы вернулись, и я доложил подполковнику о нашей неудаче и моем впечатлении, что высота была пустой. Он вспылил, крича о трусости и военно-полевом суде. Когда он выпустил пар, то спросил, думают ли «господа из артиллерии», что будут продолжать сражаться. Я ответил усталым «да». Я больше не утруждал себя «так точно, герр оберст-лейтенант», но добавил: «Думаю, завтра им снова придется воевать, даже если это и не будет иметь смысла, как сегодня».

Всем было ясно, что 31 января будет последним днем «свободы» в окружении. Поговорив с гауптвахмистром, я раздал солдатам всю оставшуюся еду и сказал, что больше ничего не будет. Каждый мог делать со своей долей, что считал нужным. Последняя лошадь все еще ковыляла по комнате над подвалом, то и дело падая и снова подымаясь на ноги. Было уже поздно ее забивать. От стука копыт по полу делалось не по себе.

Я распорядился уничтожить все оборудование, кроме оружия и радиоприемников. Наш раненый стонал и кричал от боли, потому что у медика кончилось обезболивающее. Лучше бы этот бедняга умер, лучше бы он замолчал. Сострадание умирает, когда чувствуешь свою беспомощность.

Неизвестность была невыносима. О сне не могло быть и речи. Мы вяло попытались поиграть в скат, но это не помогло. Тогда я сделал то же, что и остальные, — сел и съел как можно больше из доставшейся мне еды. Это меня успокоило. Казалось бесполезным распределять остальную еду на будущее.

В какой-то момент часовой привел трех русских офицеров. Один из них, капитан, говорил на приличном немецком. Никто не знал, откуда они взялись. Меня призвали прекратить боевые действия. Мы должны до рассвета собрать продовольствие, обеспечить себя водой и обозначить позиции белыми флагами. Предложение было разумным, но мы не приняли решения. Продолжать сопротивление было явно бесполезно. Мне пришлось доложить подполковнику и на незнакомую батарею по соседству. До подполковника явно дошли слухи о визите русских. Он устроил настоящее шоу: «Измена, военно-полевой трибунал, расстрельная команда…» и так далее.

Я больше не мог воспринимать его серьезно и указал, что русские пришли ко мне, а не наоборот. Я дал ему понять, что я бы выставил русских несолоно хлебавши, если бы его пехота в последнем бою показала себя как следует. Тогда и мои люди воевали бы 31-го, хотя они мало что могут.

— Не уничтожайте больше ничего. Это только разозлит русских, и они потом не будут брать никого в плен, — кричал на меня холерик-подполковник. Я больше не хотел его слушать. Он явно не хотел умирать.