Будь ножом моим

Вот, рассказываю тебе все как есть: я бежал медленно, чтобы любой желающий мог меня схватить, ибо нутром чувствовал, что я неуловим, что, даже если и поймают мое тело, я останусь свободным. Так я пробежал вокруг тебя три полных круга. Выяснилось, что когда бежишь голышом, больше всего мерзнут шея и поясница, а еще область за ушами и под коленками. И в течение всей этой пробежки я думал: вот я перед тобой, Мириам, вот я перед тобой. Может, ты слышала что-то во сне – это кричала моя нагота, это тело мое выло, в ужасе от того, что я с ним вытворяю! Выйдя из дома, ты бы увидела, как я волоку его за собой, как моя внезапно освободившаяся душа впервые тащит его за собой, проводит его под твоими окнами, чтобы продемонстрировать тебе, как нелепо, ненужно и бессмысленно оно смотрится в нашей с тобой истории. Тело – мой самый неходовой товар, такой второсортный, что я не хочу осквернять им тебя.

С самых первых шагов без одежды я почувствовал, что все, свершилось: наконец-то я свободен, и я весь стал моей воспарившей душой, ее свободной, светлой и тонкой материей. Она вернулась. И вдруг я увидел, как оно, мое тело, бежит за мной – неприятное, неуклюжее и чужое, – бежит, спотыкаясь, задыхаясь от злости, и время от времени подскакивает, пытаясь схватить меня и вернуть на место. Но даже для своего тела я был неуловим в ту ночь. И с каждым шагом мне становилось все понятней, кто я и кто оно. Оно было всего лишь рабом, потом – обезьяной, потом – горсткой земли, не более, бледным, бесформенным сгустком золы, который вдруг встал на две ноги и заревел. Я выставил его на посмешище под твоим окном, принес его в жертву – вот что я сделал. Жертву за все те разы, когда я лгал им – своим телом, – жертву за скверну, которой иногда заражаю и тебя тоже, за эту мутную волну, то и дело накрывающую нас с головой. У меня в горле вздулся волдырь с горечью – не знаю почему, но он лопается, когда ты добра ко мне. Вот бы не было больше писем вроде того. Хотя точно пока не могу обещать. Еще когда я писал, знал, что это нехорошее письмо, что оно покоробит тебя в самых нежных местах. Хорошо, что ты не открыла его, что у тебя включается такое шестое чувство по отношению ко мне. Но знай и то, что я написал его, нарочно желая сделать тебе больно, поцарапать, вываляться в грязи перед тобой, доказать тебе – в этом-то все и дело, Мириам, вот он, горький, гадкий корень всех бед – доказать тебе, скажем, что я все еще свободен от тебя. Да, что я еще могу в один присест стать тем, кем был до тебя, что я еще не разбавлен твоей добродетелью, и немного отомстить тебе за мои же собственные измены.

И еще – из-за этой безумной инверсии: я постоянно чувствую, что ты верна мне крепче, чем я сам.

Начинает светать. Я уже рядом со своим домом (не беспокойся – одетый). Сижу в машине и пишу. Никак не могу остановиться. Сейчас я войду в дом и приготовлю для всех роскошный завтрак: омлет, кукурузные хлопья и салат, который нарежу из остатков своей совести. Ты и не представляешь, что мне пришлось выдумать, чтобы целую ночь провести вне дома.

Подумать только, я это сделал —

Надеюсь, тебе не кажется, что я торжествую или горжусь тем, что осмелился это сделать. Я вообще не понимаю, что чувствую. Только то, что в эту минуту мне лучше ничего не знать. Не думать о том, что я бежал в таком виде. Что это я был тем пятном, мерцающим в ночи.

Яир

Еще минутку. Вчера, перед тем как уйти, я укладывал Идо и читал ему книгу «Дитя-невидимка». Не знаю, слыхала ли ты о ней. Я читал ему о том, как один из героев, Муми-тролль, прячется в большую шляпу, которая меняет его облик до неузнаваемости. Все друзья, которые с ним играли, в страхе разбегаются, и тут в комнату входит Муми-мама. Она смотрит на него и спрашивает: кто это? Он взглядом умоляет ее догадаться. Ведь если она его не признает, как дальше жить? Тогда она внимательно смотрит на это существо, совсем непохожее на ее любимого сына, и тихо произносит: это мой Муми-тролль. И в тот же миг происходит чудо, его внешность опять меняется, чужеродная оболочка облезает, и он вновь становится собой.

Теперь все и правда в твоих руках.

16.7

Мириам.

Вначале я не понял, что читаю. Я, само собой, искал какую-то реакцию на свою ночную пробежку (искал главным образом восклицательные знаки после слов «довольно», «сумасшедший», «пошел прочь»), а тем временем глаза мои уже окосели от петель, пуговиц, крючков, вышивок, подолов и прочих принадлежностей женского культа, часть из которых – даже по названиям – мне незнакома (что такое органза? Что такое волан?). Но я тут же покорно стал повторять за тобой: кашемировая безрукавка, сиреневая блузка с колокольчиками, белая кофта с деревянными квадратными пуговицами…

Ты, конечно же, можешь себе представить, что я твердил себе, пока читал – не может быть, чтобы женщина так поступила, ни одна из знакомых мне женщин не могла бы такого сделать. Тебе ведь это известно, да?