Будь моим сыном

Ни к чему хорошему это не привело, Мать сразу увидела рамку на стене. Прикусила краешек губы, подвигала ресни­цами и спросила:

— Тебе сколько раз говорить?

У них вышла ссора. Ванята наплел матери всякой вся­чины. Сказал, что она не любит его и вообще только хитрит.

Мать не выдержала и дала сыну по щеке. Это было пер­вый раз в жизни. Может, оттого и так больно.

Мать испугалась. Опустила руки, не знала, как загладить вину.

— Уйду! — сказал Ванята, — Раз ты так, навсегда уйду!

Это тоже случилось в первый раз. Губы матери грустно и обиженно дрогнули.

Потом уже Ванята понял, что перегнул палку. Но отсту­пать было поздно.

Он вышел за околицу села, поднял голову. До самого го­ризонта стелились хлеба. По закраинам поля бежали ро­машки, удивленно выглядывали из хлебной гущи васильки. Казалось, все это уже было в его жизни, и теперь вернулось вновь. Будто читал он хорошую, бесконечную книжку...

А ноги несли Ваняту все вперед и вперед. Солнце опуска­лось над степью. До сизой кромки земли ему оставалось все­го шаг или два. От хлебов падала на дорогу смутная тень. Все притихло. Спрятали до утра свои скрипки кузнечики, мотыльки сложили парусные крылья и приникли к былин­кам трав. Устало закрыли зубчатые чашечки колокольчики. Ни звука, ни шороха. Вытянув шеи, пронеслись вдоль нивы на бреющем три утки; где-то за бугром коротко и озабо­ченно мемекнула овца — и все...

Откуда-то с узкой межевой дороги вывернула и загреме­ла вдогонку Ваняте телега.

— Но-но! Та н-но ж, я тоби кажу! — услышал Ванята.

Это была тетка Василиса. Она заметила путника, завер­тела над головой коротеньким кнутом.

— От же молодец, ну, молодец! — запричитала она. — В бригаду, значит, йдешь? Ну сидай, Ваняточка, к хлоп­чикам моим пойдем!

Тетка Василиса отодвинула в сторону мешок с картош­кой, перевязанную марлей кастрюлю, расчистила место.

Ваняте ничего не оставалось, лишь подтвердить то, что предположила тетка Василиса: он идет в тракторную брига­ду, у него все в порядке, волноваться нечего.

Вскоре показался вагончик трактористов. Он стоял сре­ди поля на высоких железных колесах. В квадратном окош­ке висела белая бумажная занавеска. Кто-то вырезал на ней ножницами ромбики и острые елочки.

Рядом прижалась к земле избушка на курьих ножках. Там коротала ночи тетка Василиса. Возле вагончика были двое — отец Пыховых и Сотник. Склонив голову, тракторист обтачивал напильником на верстаке какую-то деталь. Сотник сидел на корточках перед низеньким четырехугольным ба­ком, мыл в керосине подшипники, закопченные свечи и дру­гую мелочь. Приезду Ваняты не удивились. Пыхов помог тетке Василисе разгрузить телегу, спросил, что нового в се­ле, и только потом обратил внимание на тетки Василисиного пассажира.

— Погуляй, раз такое дело, — сказал он. — Тезке под­могай, Эй, Вань, — окликнул он Сотника, — слышь, что ли?

— Очень надо! — сказал Сотник. — Обойдемся...

Тракторист покачал головой, подтолкнул в спину Ваняту.

— Иди-иди, не робей!

И вот они сидят на корточках друг перед другом, почти стукаясь лбами. Лицо Сотника невозмутимо, уголки губ стя­нуты узелком.

Ванята вымыл поршневой палец с поперечной бороздкой посредине, положил сбоку на фанерку. Сотник, не меняя по­зы, взял деталь, придирчиво оглядел ее со всех сторон, ко­вырнул что-то ногтем, вытер насухо ладонью.

— Чего придираешься? — не утерпел Ванята. — Когда надо, так молчишь, а теперь...

Сотник понял, куда клонит Ванята. Видимо, и сам он вспоминал порой про случай на свекольном поле.

— Пожалели тебя, дурака, — сказал он без всяких пре­дисловий, — а ты ходишь теперь и воняешь. Тебя же Сашка Трунов без соли мог сожрать. Сашке на все плевать! Я пар­торгу про все лично докладывал. Так, говорю, и так, пра­вильно оргвопрос решили или нет?

Ванята вскинул голову.

— Чего он сказал? — спросил, не дыша.

— Сказал: поживем — увидим. Больше ничего. Что про тебя говорить, и так все ясно...

Ванята вспыхнул. Едва сдерживаясь от злости и нетерпе­ния, стал сбивчиво, через пятое на десятое, объяснять, как все случилось. Сотник слушал уклончиво и, видимо, не верил.

Пыхов закончил работу, пошел к тетке Василисе. Они стояли в стороне, о чем-то тихо говорили и поглядывали на Ваняту. Сердце его тихо и больно сжалось.

Затем Пыхов подошел к Сотнику, вынул из комбинезо­на записную книжку, что-то нацарапал карандашом и ска­зал:

— Дуй в правление, председателю отдашь. Солидолу под­бросить надо.

— И не подумаю! — сказал Сотник. — У нас этого соли­долу вон сколько. Тоже сказали!

Пыхов молча выслушал Сотника, взял с верстака деталь, над которой мараковал, и пошел по жнивью в степь — груз­ный, широкоплечий, в кирзовых, порыжевших возле носков сапогах.

Сотник посидел несколько минут над баком с керосином, потом отряхнул руки. вытер паклей, поднялся.

— Сам тут домывай, — сказал он. — Тоже мне выдума­ли — солидол!

Свистнул в руке Сотника кнут, загремела телега, на кото­рой приехал Ванята.

— Эй, Вань! — крикнула вдогонку тетка Василиса. — К тете Груше не забудь. Скажи — Ванята тут заночует. Ты чуешь, чи ни?

— И не подумаю! — донеслось с телеги. — Тоже мне ска­жут!