Будь моей навсегда

Тодд поразмышлял над словами Джессики. Что ж, возможно, он осуждал Макса несправедливо. В конце концов он ведь только намеревался поговорить с ним. Но его так занесло, что он даже не дал Максу возможности хоть что-то объяснить. Да, на сей раз Джессика была права: драка — это не его стиль. Отсутствие Элизабет явно невероятно сильно подействовало на него.

— Тодд, когда я отправился искать ее и нашел машину, я понял, что с ней случилось что-то плохое, — искренне сказал Макс. — Вот я и подумал, что в салоне, внутри, смогу найти что-нибудь, что дало бы мне какую-то нить к разгадке. Теперь-то я понимаю, что это был совершенно глупый поступок, и если бы мне довелось проделать это снова, то я бы, по всей вероятности, сначала обратился в полицию. Но все это правда. Я вам клянусь.

Тодд сделал глубокий вдох.

—Ладно, Макс. Извини. Думаю, мне ничего не остается, как поверить тебе.

От стыда щеки Тодда стали пунцово-красными. Да, негоже, если он станет изливать свой страх и бессилие на кого-то другого. От драки с Максом Элизабет вряд ли вернулась бы к ним.

—Тодд, Макс. — Джессика переводила взгляд с одного парня на другого. — Если уж мы хотим найти мою сестру, то должны все действовать заодно. Возможно, в этом наш единственный шанс. — Усталое выражение лица Джессики сменилось полным решимости взглядом. — Мы не можем позволить, чтобы это вставало между нами. И отступить мы тоже не можем.

—Что ж, тогда можете рассчитывать на меня, — сказал Макс.

—И на меня тоже, Джес, — негромко сказал Тодд. — Только что мы могли бы сделать?

—Я и сама толком не знаю. Но, думаю, мы должны начать с наиболее логичного места — прямо с места преступления.

И с новым осознанием цели вся троица ринулась вон из здания, воспользовавшись боковым выходом, чтобы уклониться от матери Макса, которая поджидала его у центрального входа. Они что было духу помчались на автостоянку при школе, прыгнули в машину Тодда и направились прямиком в больницу имени Фаулера.

13

Элизабетнацарапала зарубку на стуле рядом с той, которую она сделала накануне. Итак, начинался второй день ее новой жизни, жизни пленницы и спутницы самого ужасного ипротиворечивого типа, с которым она когда-либо сталкивалась. Если он будет верен своему слову — в чем она не могла быть уверена, — то сегодня она проведет последний день привязанной к этому стулу. С одной стороны, ее приободрила идея оказаться увезенной в такое место, где Карл не будет испытывать необходимости привязывать ее... Но само это путешествие ее устрашало. Чем дальше они уехали бы от Ласковой Долины, тем больше была бы вероятность того, что ее не найдут никогда. И возможность того, что она когда-либо попадет домой, могла растаять без следа.

«Перестань!» — скомандовала она себе. Где-то глубоко внутри она сознавала, что не должна лишать себя надежды, не должна сдаваться Карлу и его безумной «любви». Однако поддерживать в себе оптимизм ей становилось все труднее и труднее.

Эти два дня показались ей двумя годами, и Элизабет ощущала, что они невероятно изменили ее. Ей приходилось иметь дело с такими вещами, встреча с которыми ей никогда и не снилась — с тем, например, что все ее движения были ограничены, что она была лишена возможности общения с прочими людьми, исключая самого Карла.

Были во всем этом и настолько существенные для ее повседневной жизни вещи, что Элизабет никогда и не думала, что может оказаться лишенной их. Вещи простейшие, вроде того, чтобы иметь возможность почесать себе спину или прилечь, когда устала, или отправиться в ванную, когда бы ей это ни заблагорассудилось... Прошло уже два дня с тех пор, как она принимала душ и чистила зубы. Теперь это было недоступно, и от мысли о том, что для нее это будет делать Карл, в животе у Элизабет так и забурлило от отвращения. Нет-нет, об этом и речи быть не могло! И если ей когда-нибудь суждено выбраться отсюда, то первое же, что она хотела бы сделать, — это провести часиков пять в своей ванне.

А еще она сильно тосковала по звукам — нет, не просто по человеческим голосам, а по тем повседневным шумам, которые обозначали бы, что она по-прежнему является частью мироздания. Хотя по ночам и доносились случайные приглушенные звуки с относительно отдаленного расстояния, в дневное время все было тихо, словно целый мир куда-то упаковали и увезли с глаз долой. Не было ни дребезжания труб отопления, ни тиканья часов, ни капания воды из кранов... А помимо всего этого Элизабет приходилось иметь дело с продолжительными приступами холода и голода.

Остальной мир уже начинал ощущаться ею как своего рода воспоминание. Впечатление было таким, словно все, что происходило с ней до этого похищения, было с каким-то другим человеком, в другой жизни.