Будь моей

Обменялись ли мы с Джоном сегодня вечером хоть словом? Если да, что сказала я и что ответил он? Ужинали мы порознь. Я приготовила куриные грудки с рисом и съела их горячими прямо за кухонным столом, затем положила порцию Джона на тарелку и накрыла пищевой пленкой, чтобы он, вернувшись домой, мог разогреть ее в микроволновке. Задержавшись на встрече, он пришел поздно, когда я уже убежала в гимнастический зал. В отсутствие Чада, который объединял наши дни, друг для друга находится не слишком много слов. Как прошел день? Тебе понравилась курица? Думаешь, из-за этого дождя на дорогах будет гололедица? Помнишь, как мы жили, прежде чем завели ребенка, когда нас было только двое? Ты узнаешь меня? А себя? Свою жизнь? А дом, где мы живем?

Разве это мы?

Здесь?

Все это?

Следующая записка:

«Шерри, я знаю, что День святого Валентина уже прошел, но все равно хочу сказать, что думаю о тебе. Ты так прекрасна, что мои мысли о тебе растапливают лед этой студеной зимы…»

Я позвонила Сью и прочитала ей записку.

— Шерри, мне кажется, ты взволнованна, — заявила она.

— Я не взволнованна, — ответила я.

Она непременно хотела знать, кто, по моему мнению, это написал. Роберт Зет? Привратник? Декан? Продавец учебников? Один из охранников? Компьютерный техник? Студент?

Я ответила, что не имею понятия. Я работаю с сотнями мужчин — кто из них когда-либо одаривал меня особым вниманием? По-дружески, да, были такие. Некоторые в большей степени, чем другие. Некоторые пытались немного пофлиртовать. Припоминаю недолгое сближение с Патриком, после того как Феррис от нас ушел, и мы по нему скучали. В ту пору мы оба были молодыми родителями и время от времени ходили вместе на ланч, болтали о детях. А затем, когда построили новую компьютерную лабораторию, они переехали в офис на другом конце университетского городка, и теперь я лишь дважды в год вижу его затылок (с редеющими волосами) на факультетских собраниях. Я преподаю в этом колледже почти двадцать лет. Кто же еще? И почему сейчас?

Взволнованна ли я?

Ну если и так, то я бы не хотела, чтобы Сью это заметила. Ее слова: «Шерри, мне кажется, ты взволнованна», на мой взгляд, отдают бестактностью.

Вот только разве может Сью, вот уже два десятка лет моя лучшая подруга и человек, знающий меня лучше всех на земле, потому что я ей все рассказываю, быть бестактной? (Сколько часов мы провели, болтая по телефону, сколько кружек кофе выпили, сколько шептались в коридорах, в дамских комнатах, в галереях, в машине?) Храни я свои секреты в каком-нибудь подвале, уже давно отдала бы ключ Сью. Если бы существовал иной, более простой способ разделить с ней все мои стремления, желания или постыдные мысли (скажем, какой-нибудь электронный чип, на котором я бы сохранила всю эту информацию, чтобы затем вручить ей лично в руки), я бы давно это сделала. Я всего-навсего раздробила свою историю на слова и фразы, произнесенные на протяжении прошедших двадцати лет, — за неимением лучшего.

И какое счастье, что все эти годы рядом со мной был человек, с которым можно поделиться своими переживаниями! Какое облегчение! Иногда я сама сомневалась, действительно ли чувствовала то, что чувствовала, или видела то, что видела, — до тех пор, пока не доверяла Сью все подробности.

— Да успокойся ты, — сказала она. — Это нормально. Ты можешь позволить себе быть взволнованной. Я бы обязательно взволновалась. У меня никогда не было тайного поклонника.

Но все равно я не желала признаваться, что взволнованна.

А самой себе признаюсь?

Позволено ли мне быть взволнованной?

Или мне следует оскорбиться? Разозлиться? Испугаться?

Насколько часто подобные записки приводят к преследованию или сексуальным домогательствам?

Весь день небо оставалось ярко-голубым. Снег на газонах местами подтаял, вдоль обочин заструились серебристые ручейки, смывая с поверхности земли последние следы воинственной зимы. На подходе к музею «Либерал артс» на меня повеяло запахом влажной почвы, несколько ворон суетились в большой луже на парковке. Когда я проходила мимо, они заволновались и поспешно взлетели, а мне на лоб упала капля воды — частичка растаявшего снега, соскользнувшая с крыла пролетавшей надо мной вороны, — словно знак посвящения, поданный жрицей весны.

Сегодня утром у меня в кабинете раздался звонок из Саммербрука.

У отца очередной микроинсульт.

Завтра поеду в Сильвер-Спрингс повидаться с ним, а назад попытаюсь вернуться в воскресенье утром, чтобы успеть забрать Чада и Джона из аэропорта.