Будь мне ножом (ЛП)

Окей. Я пристыжен. Моя предательская натура, мантия примитивизма, в которую я заворачиваюсь для тебя… Я, вне всякого сомнения, честно заслужил эти упрёки. Как, очевидно, и огнемёт, направленный тобой против моего невинного пожелания, чтобы между нами могла быть мужская дружба.

Не надо так сердиться на меня за эти глупости, это всего лишь слова. Честное слово, я не пытаюсь исключить из наших отношений тот факт, что ты женщина, и не вздумай себя кастрировать(?!), чтобы «уж совсем соответствовать» этому моему желанию. Ну, иди ко мне, хватит ссориться! Я так люблю говорить тебе «иди ко мне», сердце при этом окатывает тёплая волна. Знаешь, я уже могу думать о тебе во всех комнатах. Не только в ванной. За последние недели я как бы нашёл для тебя подходящее место, без вторжения на чужую территорию. А где ты думаешь обо мне?

Взгляни: в этот вечерний час у нас в кухне шумно. Идо восседает на своём троне, и перед ним — все сокровища Али-Бабы и Али-Мамы: баночки с простоквашей, йогуртом и творогом, шоколадное масло, спагетти, ломтики яблока, посыпанные корицей, как ты посыпаешь для Йохая (спасибо за эту идею!). Майя у плиты — что-то варит или опаливает на огне куриные крылья на завтра. «Как чудесно на нашей кухне в такие минуты», — думаю я про себя с таким волнением, будто увидел рай, а иногда даже тихо произношу это вслух так, чтобы Майя не услышала (она посмеивается над моей сентиментальностью). Но мне нужно это сказать, ибо в эту минуту я нахожусь не только там, — ты это знаешь, ты сама сказала, что я всегда и в доме, и в то же время вне его, стою там, снаружи, положив руки на подоконник.

Я заглядываю внутрь и заранее тоскую о том, что когда-нибудь непременно будет разрушено, уничтожено и сломано, как всё всегда ломается (главным образом — из-за меня, мерзавца). Я где-то читал, что в древнем Китае слово «семья» писали так: рисовали «дом», а в нём — свинью…

Но сегодня всё приправлено добротой! Смотри, как ликует стол, в изобилии заваленный жизнеутверждающим мусором: вот хлебные корки, которые я срезаю с ломтиков хлеба для Идо; яичный желток на его губах и щеках (и на полу вокруг), дальше — круги какао на скатерти; косточки маслин; корзинка с большими красивыми фруктами, полными тропической страсти в нашем доме на окраине города; наши вилки и ложки; чашка с отломанной ручкой; чашка с трещинкой; чашки с надписью «Самая лучшая мама», «Лучшая подруга» и та уродливая жёлтая, которую мы получили на свадьбу с сервизом на двенадцать персон, и только эта осталась и отказывается разбиваться. У нас существует уговор, согласно которому разрешается разбить одну такую чашку во время ссоры, но эта чашка одна остаётся целой вот уже больше трёх лет. Даже тот последний период она пережила, ну, и о чём это говорит?..

А ещё — полка с разноцветными специями, хлебница, приоткрытая как рот дремлющего деда (хотел бы я поскорее в него превратиться!). Записки и газетные вырезки, которые я цепляю на холодильник для Майи, — инструкция по искусственному дыханию; заметки о детях, наглотавшихся моющих средств; последние статистические данные о трагедиях, произошедших в доме и вне дома, причиной которых стали превышение скорости, обжорство, злоупотребления и неумеренность… И вдруг — передо мной улыбающееся лицо Майи, простое и такое милое; её тело — такое любимое (я люблю его гораздо больше, чем своё) по-домашнему упаковано в синий спортивный костюм — точную копию моего. Мы когда-то получили их в подарок на годовщину свадьбы от её родителей, которые любят меня как сына. Даже, если мы, упаси бог, расстанемся, то будем делать вид, что мы вместе, только для того, чтобы их не огорчать. Майя подаёт мне кастрюлю-скороварку, затем проворно переливает позавчерашний суп в «толстушку» (предварительно освободив её от тушёной капусты, которая теперь в другом горшке, надтреснутом) и ставит на стол оранжевую эмалированную кастрюлю с остатками вчерашнего риса. А то, что было в надтреснутом, допустим — остатки гуляша, она перекладывает в «Сирино», купленный нами во время медового месяца в Италии, когда-то мы в нём варили суп на берегах Арно (не путать с «Сирано», купленным во Франции!). А пока кастрюли успокаиваются после всех этих перемещений, мы вместе наводим порядок в холодильнике так, чтобы более свежие молочные продукты стояли позади. Я склоняюсь над ней, она изгибается, чтобы пролезть под моей рукой, — это наш кухонный танец (не путать с пляской ослика!). За долгие прожитые вместе годы мы настолько соединились друг с другом, что мне временами мне кажется, что мы слились в некое одно бесполое существо, имеющее «точку страсти», но не имеющее способа её удовлетворения. Мы стали единой плотью, и это просто ужасно!

Ты не представляешь, как я обрадовался, когда мы учили Идо завязывать шнурки и оказалось, что каждый из нас делает это по-своему!