Бубновый валет

– Самый кислый приговор, – поморщилась Виктория. – Ну что ж, насильно мила не будешь… Тушенку спрячь, а компоты ставь на стол. Я тебе доставила виски. И три бутылки эля. Это – как подруга. Сейчас мы выпьем за встречу. А потом я тебя постригу. Это уже как вахтовая жена. Если, конечно, не засну с дороги и разомлев от твоих чудесных беляшей…

И дальше, накрывая на стол, Виктория, а была она теперь в недоступных в Москве джинсах, в зеленой водолазке – к меди волос, болтала или, можно сказать, тараторила, что прежде не было ей свойственно, я больше молчал, но все же нет-нет а вставлял в ее непрерывный текст невесомые шуточки, и эта пустая дребедень продолжалась и продолжалась, ничего серьезного мы друг другу не сказали. То есть Вика сказала – и очень серьезное – прежде чем отправить меня за провизией. А я ответил лишь обещанием выволочь на морозец, стало быть, никак не ответил. Но я продолжал считать, что я нынче сторона выжидающая, с необязательностью решений и действий, как бы и несамостоятельная, а если женщина летела за тридевять земель и одну область, то пусть совершает то, что задумала, противиться ей, при том, что обеты нас друг с другом никакие не связывали, было бы глупостью. Мы продолжали облегчать соблюдение приличий болтовней и дребеденью, выпили за таежное свидание, и Виктория предложила не откладывать приведение в порядок моей головы. “Через полчаса ты будешь способен появиться в Уимблдоне и на Пикадилли…” – “На кой хрен ваши Уимблдоны и Пикадилли!” – огрызнулся я. Виктория поняла, что допустила оплошность, и, помолчав, сказала: “Вот ты дулся на меня на улице, будто я бестактно для Турпаса вырядилась. Но это мой обычный наряд. Для людей, с которыми веду вовсе не личные дела, я обязана выглядеть обеспеченной и со вкусом одетой, и если бы для твоего Турпаса я натянула на себя какую-нибудь задрипанную спецодежду, я что – проявила бы уважение к местным жителям?.. Не думаю”. – “Ну ладно, стриги. Только для Турпаса и Тобольска, – проворчал я. – В Уимблдон я не попаду”.

Она щелкала ножницами, будто проверяя их достоинства (следовали комплименты их остроте и отсутствию ржавчины), а я чувствовал, как нервничает Виктория. И я сидел в напряжении. Почему нервничала Виктория, – степень ее волнения подтверждала непривычная для Вики суетливая скороговорка, – я догадывался. Я же занервничал вот отчего. И даже не занервничал, а испугался. В моем отношении к младшей сестре Виктории Ивановны ничто не изменилось. Медицинский случай… Воспоминания о Юлии и о близостях с ней оставались изумительно холодными. Но вдруг ощущения от прикосновений Виктории, ее губ, ее рук, ее тела напомнили бы мне (или чуть ли не повторили) ласки Юлии, пусть уже и оледеневшие? Такое в историях с сестрами случается. Тогда бы все сложилось у нас с Викторией скверно, то есть ничего бы не сложилось и не вышло. Во мне возникало, шевелилось, постанывало неприятие нашей нынешней ситуации, сопротивление ей. Выходит, что с Тамарой я мог допустить: “Если женщине требуется, меня не убудет…” Сейчас легкомыслие начинало казаться мне непозволительным, в меня влетали мысли о совести и еще о чем-то, требующем соблюдения…

Прикосновения мужского мастера, слава Богу, меня не раздосадовали, они напомнили мне о том, что Вика в студенческие годы раза два стригла меня (“училась на болване”), сегодня они, правда, вышли более суетливыми.

– Ну вот, все! – заявила наконец Виктория с гордостью художника. – Любуйся в зеркало. Красавец! Супермен! Плейбой!

– Мы по Пикадилли не ходили, – глупо пропел я. Но как бы и допуская поблажку нравам или интересам Виктории Ивановны.

– Теперь в душ! Смыть лохмотья с головы и плеч. Чтоб не кололись. А я сопровождающей. Тем более я с дороги и обязана совершить омовение!

– То есть как? – растерялся я.

– А очень просто! – Виктория уже командовала. – У вас на этаже душевая. Проходили мимо. Соседи? Для соседей мы соорудим вот что.

И она содрала с китайской жестяной банки рекламу грушевого компота, написала на ее обороте: “Василий Куделин, погорелец. Смываю следы горы Лохматой. Сорок минут прошу понимания!”

– Собирай манатки, мыльницы и мочалки! И пошли. Я твой Мойдодыр!

Энергия Виктории повлекла меня за собой, но я уже соображал, что ничего хорошего нас в душевой не ждет.

Отчасти я ошибся. Одно хорошее для меня в душевой все же случилось. Обращение Куделина к соседям было утверждено на дверной ручке, крючок душевой закрепил за нами дверь, я разделся мгновенно и шагнул под тепленькую воду смывать обрезки жестких волос.

– Василий, а что же ты не смотришь на меня? – услышал я. – Я ведь тебя не стесняюсь. Смотри.

Виктория, обнаженная, прекрасная, стояла передо мной, лишившая себя наряда обеспеченной дамы со светским вкусом, и это была не взрослая деловая женщина, а знакомая мне восемь, семь, шесть лет назад девочка Вика Корабельникова, единственно – без косы.

– Вика, – удивленно выговорил я. – Ты за эти годы не прибавила ни грамма!

– А ты, я вижу, отощал на своей горе Лохматой, – сказала Вика. – Ну, подойди ко мне…