Брысь, крокодил!

Это было путешествие, как его Костя тогда назвал, десять тысяч лье под водой. Мы поначалу ехали хорошо если десять километров в час. На одной улице, еще недалеко от центра Москвы, я увидела: стоит «жигуленок», придавленный деревом. А движения машин уже практически не было, и я сказала: надо бы посмотреть, живой там водитель, нет… А Костя сказал: для этого есть городские службы, каждый должен заниматься своим делом. Конечно, Валерка бы точно вылез и пошел смотреть. Но тогда я подумала: Костя — человек совсем другого масштаба. Но все-таки я потом его заставила, чтобы притормозил возле поста ГАИ. Джип «гранд чероки» — машина высокая, я когда из него выпрыгнула — мне вода была почти до середины икры и вот прямо сносила. Зонт у меня вывернуло еще до того, как я его толком успела открыть. Пока гаишник лениво спускался, вымокла до нитки. Номер дома, рядом с которым придавило машину, я ему назвать не смогла. Он только сказал: «А вас-то куда черти несут?» Передернул плащом и снова полез в свой стакан. Я была такая несчастная, мокрая. Костя достал мне из бардачка фляжку с коньяком, а посмотрел… он тогда в первый раз на меня так посмотрел — по касательной. А я от этого сделала новую глупость — в его, конечно, глазах — стала рассказывать, какую мне Лена вчера подсунула под дверь обидную записку, я это делала по инерции — я же помнила, какой ценой преодолевается дистанция между нами… А он посмотрел на меня еще более по касательной, потому что моя семья — это были только мои проблемы. И всю дорогу до самой его дачи мы промолчали. На полпути я попыталась как бы пошутить: «Кошка сдохла, хвост облез?» Потому что мы были с ним почти ровесники и наверняка у нас в детстве были общие присказки. Но он ничего не ответил. И эта неизвестность, которая раньше настигала меня без него, теперь впервые была с ним рядом. И еще я очень боялась увидеть Костину мать, а еще больше боялась ее не увидеть, если он уйдет, а меня оставит в машине… А небо при этом каждый миг сотрясалось зарницами, как будто там все два часа шла аккордная электросварка.

Под Москвой тоже очень много деревьев оказалось повалено. Даже в одном месте дороги нам пришлось их объезжать по встречной полосе.

Но в Костином дачном поселке никаких разрушений домов мы не нашли, только было выбито электричество, потому что деревья повалило на провода. Из гаража мы прямо вошли в его четырехэтажный, общей площадью шестьсот квадратных метров дом. И пока его мать нам несла свечи, в темноте целовались. А потом оказалось, что с южной стороны сквозь закрытые окна в дом залилась вода, вот такой был силы в ту ночь шквальный ветер и ливень. Я переоделась в сухое, только меня немного нервировало, чей же это теперь на мне такой женственный велюровый аккуратный халатик. Но я себе сказала, что в таких богатых домах, наверно, бывают и просто гостевые, ничьи вещи. И мы стали с ведрами и тряпками эту воду на разных этажах убирать, но это было почти безрезультатно, пока после двух часов ночи ливень не пошел на спад. Я с его матерью в основном спасала комнату Ярослава, младшего Костиного сына. И если вы помните, как себя ведет Татьяна в комнате у Онегина, какое испытывает волнение, осматривая его книги и вещи, то это отчасти передаст и мое состояние, плюс надо еще прибавить чувство, можно сказать, вандализма — а как иначе назвать вторжение в чистый мир ребенка чуждой женщины, которая, можно сказать, хочет у сына отнять отца? Я тогда только в этой комнате для себя окончательно поняла, что да, наши отношения с Костей неизбежно должны закончиться этим. И кроме матери Кости, которая мне держала подсвечник, на меня со стен смотрели трупы… группы хард-рокеров… вот видите, какая правильная оговорка, они же многие себе специально черным глаза обводят — моя Лена в свое время ими тоже заклеила полквартиры, — и от этого у меня было чувство, что эти люди, как уже на Страшном суде, свидетельствуют против меня за Ярослава… и за Максима тоже.

И когда Костя, веселый, разгоряченный от новой порции грога, к нам иногда поднимался со словами типа: «девочки, вы тут как — справляетесь?» — мне, конечно, была такая радость его вдруг увидеть да еще в такой необычной, экстремальной ситуации, — от блеска свечи лицо у него было почти незнакомое и такое значительное, как у рыцаря под забралом, как будто я видела его сквозь металл, — но только я снова начинала возить по воде тряпкой, и я чувствовала, как у меня идут спазмы в горле. Потому что когда наши дети нас разлучали на словах, это еще было немного игрой, а сейчас, когда мне из-под кровати выплыл детский носок, я его сына как будто бы за пятку схватила, как маленького Ахиллеса. И в руке у меня было наглядное ощущение причиняемого вреда.