Брынский лес

— И все с охотами? — спросил Ферапонт.

— Вестимо, с охотами.

— То-то, чай, народу-то!

— Как же! Одних стремянных человек до тридцати, да только им приказано всем остаться и за своими боярами на охоту не ездить.

— Как так?.. Ведь ловчие-то и псари будут с гончими порскать по лесу, да зверя поставлять в чистое поле, а при борзых да собаках кто останется?

— Видно, одни господа. Антон говорил, что и нашему боярину пришлось взять четырёх собак на свору: Злодея, Налета, Буяна и Касатку. Они привыкли рыскать за стремянными, так за барином нейдут. Лихие собаки — что и говорить! Да как-то он с ними справится!.. Коли они завидят сердечного дружка, а он не успеет их со своры спустить…

— Да! — Не усидит на коне… Я сам был у покойного барина стремянным; ездок не плохой и силишка есть, а так грохнулся однажды с лошади, что небо с овчинку показалось! Нет, любезный, коли собаки у тебя па своре, так не зевай!.. Да что это боярам-то вздумалось?..

— А Бог их знает!.. За спором, что ль, дело стало или так, ради потехи.

— Хороша потеха!.. И что за неволя подумаешь!..

— Эх, брат! Да ведь у бояр-то часто охота бывает пуще неволи.

— Ну, вот припомни мое слово, Сидорыч: без греха дело не обойдется.

В продолжение этого разговора они дошли неприметным образом до конца леса. Перед ними открылись обширные, холмистые поля. Направо по суходолу расстилались заповедные луга села Богородского; налево по лощинам тянулся длинный ряд болот, поросших мелким кустарником. Прямо перед ними в живописном беспорядке разбросано было несколько отдельных рощ, которые на охотничьем языке называются отъемными островами. Между этими рощами и лесом, на опушке которого стоял Левшин, было не более полуверсты. Одетые в разноцветные платья псари, ловчие и доезжачие, которые, очевидно, принадлежали разпым господам, стояли поодаль от крайней рощи и дожидались только приказания, чтоб бросить гончих в остров. Бояре на красивых персидских конях разъезжали по полю, держа на шелковых сворах борзых собак, которые беспрестанно путались между собой, подбегали под лошадей и, по-видимому, весьма тревожили непривычных к этому делу господ. Вот бояре начали занимать места по перелескам, некоторые из них потянулись к Богородскому лесу и стали шагах в пятидесяти от его опушки.

__Кто этот господин? — спросил Ферапонт у боярского челядинца. — Вон что прямо против нас на саврасом коне?

— В голубом аксамитном кафтане?

— Да… кажись, такой строгий, смотрит все исподлобья.

— Это, любезный, ближний комнатный стольник государя Петра Алексеевича, князь Федор Юрьевич Ромо-дановский.

— А вот этот боярин — такой дородный, что стоит у куста?

— В скарлатном зипуне и парчовой мурмолке?.. Это князь Яков Федорович Долгорукий; а вот подъехал к нему князь Троекуров. Эк он собак-то нацеплял! Никак с полдюжины будет!.. Ах, они проклятые, так и рвутся!.. А вон от перелеска едет сюда на вороном коне боярин Иван Максимович Языков…

— Да ты никак всех бояр-то знаешь, Никита Сидорыч!

— А как же!.. Ведь они, почитай, все к нам жалуют… Э! Смотри-ка — смотри!.. Долгоруковские-то собаки начали грызться с троекуровскими… Ну!.. Пошла свалка!.. Вот оно без стремянных-то!.. Куда боярам ладить с этими псами!.. Гляди-ка, брат, под князем Троекуровым конь-то никак испугался!.. Эк он начал прядать!.. Ахти, батюшки! убьет он его.

— Нет, — сказал Ферапонт, — ничего!.. Вон и собак-то кой-как растащили…

— Да это что! — молвил боярский челядинец. — Погоди, брат, то ли еще будет!

— Посмотри-ка сюда, Никита Сидорыч; кто это там из-за рощи выехал… вот этот, без собак?

— На сером коне.

— Да, в красном кафтане с золотыми петлицами… Ого, брат! да перед ним все бояре шапки снимают!..

— Постой-ка — постой-ка!.. Уж не он ли это, наш батюшка?.. Ну, так и есть — он! Точно он!.. Шапку долой, братец!..

— Да что ж это за боярин такой? — спросил Ферапонт, снимая шапку.

— Что ты?.. Какой боярин!.. Разве не видишь? Это сам государь Петр Алексеевич!

— Право!.. Ведь я сродясь его не видывал!.. Кабы он, наш батюшка, поближе сюда подъехал!

— Нет, изволил поворотить направо… Вон, взъехал на холмик… Знать оттуда будет смотреть на охоту.

— А эти-то, что позади его едут, видно самые набольшие бояре?

— Ну, вестимо!.. Один, чай, дяд" ька его, Кирилла Полуектович Нарышкин! А другой… нет, любезный!., кажись, и не боярин, и не ратный человек… Вишь, как он позади плетется… Лошаденка невзрачная, и сам-то он сидит на ней таким увальнем… Должно быть, учитель государя Петра Алексеевича.

— А разве царский-то учитель не боярин?

— Нет. Дьяк челобитного приказа, Никита Алексеевич Зотов… Ну, вот и псари зашевелились!.. Видно приказано спускать гончих!..

Тут словоохотный челядинец и Ферапонт перестали разговаривать; они обратили внимание на толпу псарей, которые спешились и начали суетиться около своих гончих собак.

VIII