Брынский лес

Он оттолкнул своего приятеля, опрометью бросился вон и в три прыжка очутился внизу лестницы. В то самое время, как он выбежал из светлицы, за перегородкою раздался горестный вопль и кто-то прошептал: «Боже мой! он идет на смерть!..» — «Эх, жаль молодца!» — проговорил друтой голос, и все затихло. Когда Левшин вышел на двор и обернулся, чтобы посмотреть, идет ли за ним Колобов, то невольно взглянул на светлицу своей соседки — и что ж он увидел? Она стояла у открытого окна. Ее взор, исполненный любви и страха, был устремлен на него… О, это уже не случай! Она была у окна для того, чтобы он ее видел… Эти глаза, наполненные слезами, этот умоляющий взгляд, эти сложенные руки!.. Казалось, она хотела ему сказать: «О не ходи, не ходи!»

Как вдруг окно затворилось, и подле Левшина раздался голос Колобова.

— Ну, что ты, братец, остановился? Уж не передумал ли?.. Эй, Дмитрий Афанасьич, послушай меня!

Левшин стоял бледный, как смерть; он едва мог дышать, он чувствовал, что кровь застывала в сердце… О! Кто может разгадать, что происходило в эту минуту в душе влюбленного юноши?.. Святой долг — и первая любовь; там, в Кремле, почти верная смерть, — а здесь, быть может, целый век блаженства, подле той, которую избрало его сердце!.. Да! Эта душевная борьба была ужасна; но она недолго продолжалась; полумертвое лицо Левшина оживилось снова, взор вспыхнул, и он, схватив за руку своего приятеля, сказал твердым голосом:

— В Кремль, мой друг!.. В Кремль! А там что Бог даст? Его святая воля!

— Куда вы это, молодцы? — спросила Архиповна, которая стояла у ворот постоялого двора.

— Теперь на площадь, бабушка, — отвечал Колобов.

— Да на площади никого нет: все в Кремле.

— Зачем?

— Как зачем?.. Я вам говорила, что будет собор. Грановитая-то палата битком набита: все наши там.

— Слышишь, брат? — вскричал Левшин. — А мы еще здесь. Скорей, скорей!

— Что за диво! — прошептала Архиповна. — Вчера этот молодец от правежа прятался, а теперь в Кремль идет!.. Ах, батюшки! бегом пустились!.. Уж не хотят ли и они постоять за истинную веру?.. Давай Господи!

IV

Левшин и Колобов добежали в несколько минут до Красной площади; на ней народ не толпился по обыкновению, но за то у Спасских ворот была такая давка, что они должны были поневоле остановиться.

Что, молодцы, — сказал какой-то нищий, который сидел у самых ворот, приютись к стене, — знать ходу Нет-. Эва, как народ-то сперся в воротах — ни туда, ни сюда!

— А! Это ты, Гриша? — сказал Левшин.

— Я, брат.

— Бедненький! чай, тебя вчера больно стрельцы-то прибили?

— Да, брат, потрепали, дай Бог им здоровья!.. Да что вы напираете — не пройдете, молодцы. Дайте народу схлынуть. Вишь, Никита как всех перебулгачил: уж за ним людей-то шло — видимо-невидимо!.. Эх Никитушка, Никитушка, — продолжал нищий, покачивая головой, — слепой вождь слепых!.. Жаль мне тебя, голубчик! Много за тобой пришло сюда друзей и приятелей, а много ли их будет с тобой, как выведут тебя на площадь?

— Что ты это, Гриша, говоришь? — спросил Колобов.

— Так, брат, про себя! — сказал нищий и запел вполголоса — Со святыми упокой!.. Ах, что-то не поется, — промолвил он, остановясь, и горько заплакал.

— Ах, батюшка, Дмитрий Афанасьевич! — сказал какой-то приземистый и плечистый детина, лет тридцати пяти, подойдя к нашим приятелям, которые как ни старались, а не могли подвинуться ни шагу вперед.

— Это ты, Ферапонт? — вскричал Левшин. — Зачем ты здесь?

— Виноват, батюшка, не утерпел! Хотелось поклониться московским угодникам.

— Эх, брат! — прервал Колобов, — напрасно ты ушел с постоялого двора…

— Да там, батюшка, остались конюх Вавила и двое подводчиков: ничего не пропадет.

— Успел бы и после побывать в соборах, то ли теперь время.

— А что, сударь?

— Разве не видишь?

— Вижу, батюшка: народ так и валит в Кремль… Видно, ход?

— Какой ход!

— Что ж это, Колобов! — вскричал с нетерпением Левшин. — Долго ли нам здесь стоять? Пойдем лучше к Никольским воротам.

— А вам, батюшка, пройти, что ль? — спросил Ферапонт. — Так прикажите, я как раз дорожку прочищу.

— Вишь какой Еруслан Лазаревич! — сказал Колобов. — Нет, брат, тут на силу не возьмешь.

— А вот посмотрим! — прошептал Ферапонт. — Он уперся могучим плечом в толпу, понатужился, двинул — и вся эта плотная масса народа заколебалась.

— Тише, тише! — 'раздались голоса впереди.

— Батюшка, давят! — закричали под воротами.—

Смерть моя!., раздавили!.. Куда ты, разбойник этакий!.. Тише, тише!.. — Но Ферапонт, не обращая внимания на все эти вопли и ругательства, продолжал медленно подвигаться вперед, а за ним Левшин и Колобов.

— Уф, жарко! — сказал он, отдуваясь, когда они выбрались наконец за ворота. — Ну, тесно! Еще бы этак саженей десятка три-четыре, так и я бы из сил выбился!

— Экий бык! — промолвил Колобов, глядя с удивлением на Ферапонта. — Однако ж, брат, ступай и здесь передом: вишь народу-то набралось! А, чай, там, около Грановитой палаты, хоть по головам ходи.