Брынский лес

– Здравствуйте, братцы! – сказал Лутохин, входя в этот покой. – Князь Иван Андреевич Хованский прислал к вам гостя.

– Милости просим! – отвечал огнищанин, вставая. – Эге! Да он никак ваш брат, стрелецкий сотник?

– Наш брат?.. Нет, любезный, мы с изменниками не братаемся.

– С изменниками?.. Вот что! Так надобно разбудить нашего дневального поддьяка. То-то разгневается!.. Он только что прилег всхрапнуть, – да воля его… изменник дело не шуточное!

Огнищанин растворил двери в другой покой и закричал: «Вставай, Ануфрий Трифоныч!»

Вместо ответа послышалось что-то похожее на глухой рев медведя, которого потревожили в берлоге; потом все опять затихло.

– Слышишь, Ануфрий Трифоныч? – закричал опять огнищанин. – Вставай!

– Что там еще? – пробормотал охриплый голос. – Прах бы вас взял! Зачем?

– От князя Ивана Андреевича… Ступай проворней!

– Иду, иду!

Двери растворились настежь, и из соседнего покоя вышел, или, верней сказать, вылез, человек непомерной толщины, с круглым багровым лицом, широким расплющенным носом и почти голым подбородком, на котором два клочка коротких волос заменяли бороду. На нем был долгополый, запачканный чернилами кафтан с высоким козырем, то есть стоячим воротником; на ногах поношенные желтые сапоги; на голове шелковая тафья, или круглая шапочка, похожая на жидовскую ермолку, а за поясом висели на цепочке медная чернильница и футляр, также медный, для пера.

– Эка служба, подумаешь! – сказал он, перевалясь через порог и протирая свои заспанные глаза. – Чай, теперь и каторжные-то спят в остроге, а ты вставай!.. Нелегкая меня понесла!.. Ну что вам надобно?

– Да вот сдать тебе этого барина, – сказал Лутохин, указывая на Левшина. – Князь Иван Андреевич приказал держать его под крепкой стражей, пока он за ним не пришлет, а присматривать хорошенько, чтоб он тяги не дал или не поднял сам на себя рук.

– Небось в кандалах не уйдет и рук на себя не подымет; я велю их в колодку заколотить.

– Ну там как знаешь!.. Теперь давай мне ярлык, что я тебе сдал его с рук на руки…

Поддьяк написал на клочке бумаги расписку и отдал ее Лутохину.

– Прощай, господин костромской помещик! – сказал Лутохин, уходя. – Счастливо оставаться!.. Как выйдешь в люди да будешь стольником, так не забудь и нас, грешных!

Левшин поглядел с презрением на Лутохина и не отвечал ни слова.

– Эй, вы! – сказал поддьяк. – Васька Фуфлыга, Андрюшка Бутуз, ведите-ка этого молодца ко мне.

Двое земских ярыжек ввели Левшина во второй покой. В нем стоял большой стол, покрытый красным сукном и заваленный бумагами; крутом стола с полдюжины небольших скамеек, вдоль стены широкая лавка и в углу на полке икона в раззолоченном кивоте.

– Да ты, молодец, – сказал поддьяк, – кажись, из начальных людей надворной пехоты!.. Смотри пожалуй – ус только пробивается!.. Ну, брат, раненько ты в чины заелся!.. Вот то-то и есть, кабы вашу братью, молокососов, держать в черном теле, так вы бы жили посмирнее… Ты что?. Аи, вздумал бунтовать против начальников?

Левшин молчал.

– О, да ты спесив, голубчик, – продолжал поддьяк, – и отвечать не хочешь!.. Да вот погоди, как сведут тебя в Константино-Еленскую башню, так там, брат, заговоришь! В застенке-то не по-нашему допрашивают. Ребята, обыщите его: нет ли с ним ножа. Вишь, он смотрит каким разбойником!

Земские ярыжки не нашли ничего у Левшина, кроме небольшого кошелька с серебряной монетой.

– Э! Да ты, брат, с денежками! – сказал поддьяк. – Дайте-ка сюда!

Он взял кошелек и высыпал все деньги на стол.

– Ого! – шепнул он, и глаза у него засверкали. – Да тут рублей десять будет!.. Эх, любезный! Жаль мне тебя, – видит Бог, жаль!.. Человек ты молодой, непривычный… как посидишь этак суток двое в колодке да в цепях, так жутко покажется… Фуфлыга, что весу то в наших кандалах?

– Да пудика полтора с походцем будет, – отвечал ярыжка.

– Слышишь, молодец?.. И в колодку-то как руки забьют, так – не прогневайся! Больно косточки побаливать станут… Бутуз! Помнишь того купца…

– Как же, – отвечал другой ярыжка. – Вот уж третий месяц, как он руками не владеет.

– Слышишь, молодец?.. И покоец-то, куда вашу братью сажают, со всячинкой: лечь коротко, стать низко, присесть не на чем…

– Для чего ты все это мне говоришь? – спросил Левшин.

– А вот для чего, молодец: хочешь ли, я не велю тебя ковать, и ты останешься здесь со мною?

– Как не хотеть.

– Только вот что, любезный: жаль-то мне тебя, жаль, да и на свой страх брать не хочется. Я человек небогатый, семейный: жена, дети…

– Ну, ну, хорошо! – прервал Левшин. – Я знаю, чего ты хочешь. Возьми эти деньги себе.