Брусиловский прорыв

Когда я изучал Московскую битву, снимал бесконечные телесюжеты, делал радиопрограммы, писал статьи и книги о ней, то понял, что — при всём Эльбрусе материалов и свидетельств — главными остаются воспоминания Георгия Жукова, который считал Московскую битву, как и взятие Берлина, самыми памятными и решающими событиями своей жизни. Если брать не частные операция и сражения, а общий ход битвы, то полнее всего о её масштабах могли судить Верховный главнокомандующий Сталин, начальник Генерального штаба Шапошников, но более всего — генерал армии Жуков. Например, писатель-фронтовик Борис Васильев почему-то в последние годы жизни яростно сталкивал Георгия Жукова и шляхтича Константина Рокоссовского, хотя какой там шляхтич — сын железнодорожника и учительницы из Великих Лук? Но как ни велики заслуги командира 16-й армии генерала Рокоссовского в спасении Москвы на Волоколамском направлении, он в своих мемуарах не может дать, в отличие от Жукова, всей панорамы грандиозного сражения с фронтом более 1000 км. Юго-Западный фронт генерала Брусилова был в два раза меньше, но масштаб суждений должен соответствовать размаху задач и свершений.

Между тем книга Брусилова «Мои воспоминания», вышедшая в Москве и Ленинграде в 1929 году, выдержала до 1983 года 7 изданий (начиная со второго — в сильно урезанном виде, последний в полном официальном — в «Воениздате»), но и эти мемуары выходили с перерывами. Некоторое недоверие к возвеличенному Брусилову наметилось в 1948 году, когда в Чехословакии обнаружили вторую часть воспоминаний, вывезенную за границу вдовой генерала. Она содержала весьма нелицеприятные отзывы о советской власти и по предложению министра внутренних дел

С.Н. Круглова (хоть этим вошёл в историю!) была засекречена. Тогда же стали изымать из библиотек изданную ранее первую часть. Однако несколько экспертиз того времени и в начале оттепельных 1960-х привели к выводу, что авторство второй части мемуаров принадлежит самой вдове, которая пыталась так заслужить благосклонность эмиграции, отвергавшей Брусилова как предателя Белого движения. В Записке отдела административных органов ЦК КПСС от 6 июля 1962 года было указано, что «необоснованное изменение оценки роли Брусилова в истории Первой мировой войны (тогда писали с маленькой буквы. — А.Б.) произошло в 1948 г. вследствие неправильной информации бывшего МВД СССР».

После этого снова стали появляться журнальные публикации, а в 1964 году вышла первая посвященная ему научная монография. Стало меняться само отношение к истории, возвращались многие писатели эмиграции. Возник туристский бум, особым ярким маршрутом стало Золотое кольцо России, было создано Общество охраны памятников истории и культуры, появилась историческая романистика Валентина Пикуля, Дмитрия Балашова, Олега Михайлова, наконец — невиданное дело! — было принято постановление ЦК КПСС о праздновании 600-летнего юбилея Куликовской битвы в 1980 году. В том же году именно Брусилов стал первым русским военачальником, кому была посвящена отдельная книга в серии ЖЗЛ — «Брусилов» С.Н. Семанова. Впрочем, дальнейшее исследование рукописи показало, что он является автором и второй части мемуаров, собранных вдовой, пусть и тенденциозно. Понятно, что в перестройку в СССР были опубликованы первые антисоветские фрагменты из второй части воспоминаний, а самое полное издание их вышло в 2004 году. Но что это может изменить в принципе и кто не критиковал советскую власть в той послереволюционной форме диктатуры? — от звонких её певцов до классиков соцреализма, от Сергея Есенина до Максима Горького.

Первые положения и тезисы книги Брусилов высказал во время дискуссии о Луцком прорыве в августе 1920 года (Луцкий прорыв: Сборник материалов Военно-исторической комиссии. М., 1924), но теперь, к восьмидесятому году опубликования, то затихающие, то вспыхивающие с новой силой обсуждения и споры вокруг труда самого Брусилова заглушаются хором толкователей и ниспровергателей. Кстати, тот же Этьен Рей точно заметил: «Всякое хорошо удавшееся дело кажется плодом великого замысла». Ну, уж этого никак нельзя потерпеть на фронтах отечественной истории — замысел, да не бестолковый, а великий!