Бросок в пространство

Едва успев лечь, все гости тотчас заснули, проспали, как убитые, десять часов сряду и встали бодрые, свежие, чувствуя себя так хорошо, как никогда не чувствовали на Земле. Электрический звонок призвал их к обеду. Была уже ночь, но в доме было светло, как днем; во всех коридорах, во всех комнатах разноцветные лучи, изливаясь из невидимых источников, распространяли яркое сияние. Большая зала вся тонула в волнах мягкого света: маленькие луны и звезды на потолке сверкали чудным блеском; посреди залы накрыт был стол.

Сервировка была великолепная, хотя несколько оригинальная. Но ни кушанья, ни вина не удовлетворили обитателей Земли: первые показались им слишком простыми, мало приправленными, вторые слишком слабыми. Разговора между гостями и хозяевами, конечно, быть не могло, так как на словах они не понимали друг друга. После каждого кушанья блюда, тарелки, ножи, вилки и т. д. исчезали как бы волшебством и заменялись другими. Счастливые жители Марса не знают удовольствия видеть слуг, торчащих у себя за стулом. Вместо лакеев служили машины и служили превосходно. Но угодливость машин вместо живых существ как-то странно действовала на непривычных к таким порядкам обитателей Земли; у них, как говорится, мороз подирал по коже; подобная сервировка была для них слишком нова. Вежливый хозяин всячески старался, чтоб его гости остались довольны, но все-таки это был обед, так сказать трапеза, а не пир в том смысле, как это понимают на земле. И потому гости были рады, когда обед кончился, тем более, что им приходилось обедать молча: говорить с хозяином они не могли, а толковать между собою не решались, считая это невежливым. Как скоро встали из-за стола, все принадлежности обеда и самый стол исчезли бесследно. Тогда доктор Профундис обратился знаками к своим гостям с предложением устроить систему сообщений, что оказалось весьма не трудно. Младший Профундис, несмотря на свои почти детские годы, рисовал гораздо лучше Гревза, и оба предлагали, так сказать, карандашом вопросы, на которые давали таким же способом ответы. Кроме того, принималось во внимание выражение лица, интонация, жесты; таким образом разговор, если можно так выразиться, мало-помалу завязывался, и обе стороны начинали порядочно понимать друг друга. Конечно, число вопросов поневоле было ограничено; они могли вращаться только в таком районе: есть ли, например, на Земле или на Марсе то-то и то-то? Об отвлеченностях не могло быть и речи, но все-таки шаг вперед был сделан. Особенно интересовались гости узнать — есть ли в доме хозяйки и если есть, то почему они не показываются, но они не знали, как предложить этот вопрос. Наконец Блэк, особенно хлопотавший об этом, как большой ходок по женской части, придумал, что делать.

— Нарисуйте Дюрана и рядом с ним его последнюю любушку, — сказал он Гревзу, — и покажите ваш рисунок профессору, он наверное поймет, в чем дело; к тому же, мы постараемся пояснить ему вопрос знаками.

Гревз с радостью ухватился за эту мысль, и вскоре рисунок был готов. Гревз показал его Профундису; тот передал его сыну; оба взглянули друг на друга и разом воскликнули с улыбкой:

— А, Миньонета!

Показав знаками, что понимает желание гостей и готов его исполнить, профессор пригласил их следовать за ним в другую комнату. Эта комната была также очень велика и отлично меблирована. В ней стояло полукругом сорок или пятьдесят стульев, поднимаясь в несколько рядов одни над другими, как в театре. Но на том месте, где должна бы была быть сцена, была глухая белая стена, на которой видно было несколько кругов; возле каждого круга приделана была трубка, а над всеми кругами находился аппарат, какого не видал даже сам ученый Бернет. К чему служила эта машина — гости скоро увидели.

Подойдя к ней, профессор коснулся пружинки — и вдруг яркий свет, озарявший комнату, сменился мягким, нежным полусветом. Затем он подошел к одному из кругов, произнес несколько слов и, оборотясь к гостям, знаком попросил их внимательно следить, что будет. Они, конечно, не заставили себя просить в убеждении, что их ожидает какое-нибудь чудо, и, повинуясь знаку профессора, заняли места в первом ряду.

Вдруг посреди господствовавшей в зале тишины раздался сначала тихо, но постепенно усиливаясь, чей-то серебристый голосок, нежный и приятный, как шелест ветерка в листве. В голосе этом слышалось как-то вместе и серьезное, и веселое выражение. Никогда обитатели Земли не слыхали ничего подобного: он поразил их, как голос с неба, и, слушая его, им казалось, что они делаются сами чище, лучше, святее.