Бросая вызов

— На деле единство научной истины и общественного блага осуществляется не так гладко, — круто повернул тему член-корреспондент Академии художеств СССР М. А. Лифшиц. — Вы помните, что Леонардо, этот гений человечности и научного знания, был изобретателем остроумных по своей конструкции орудий для истребления людей. Таким он был как человек науки, исследователь, экспериментатор. Немало написано об этом противоречии его загадочной натуры, но такие черты (своего рода демонизм знания) присущи многим деятелям эпохи Ренессанса. — М. А. Лифшиц напоминает о том, что Кардано был авантюристом, а Макиавелли — учителем бессовестной политики, и заключает: — Несомненно, что дух познания, не знающего границ, родившийся в это время, имел известной оттенок аморализма. Высшее развитие науки, — наступает ученый, — падает на те времена, когда исследование природы и его применение, часто сомнительное в моральном отношении, не совпадают непосредственно в одном лице… С нравственной точки зрения — тем хуже. Между расщеплением атома и Хиросимой — расстояние громадное… Коллективный гений пауки оказался способен на «злодейство»… Прежняя история была прогрессом на черепах. Это относится, увы, и к прогрессу науки. Можно, конечно, сказать, что сама по себе наука чиста и только применение ее общественными силами бывает негуманным. Но такое утверждение в известном смысле абстрактно.

Очень часто приходится слышать, — подытоживает суровый счет М. Л. Лифшиц, — что развитие науки нельзя ограничивать. Мне кажется, что эта формула носит слишком общий характер. Вполне возможны международные соглашения, запрещающие исследования в области отравляющих веществ, опыты над человеческой психикой и т. п. Я не говорю уже об ограничении технологии, грозящей окончательным истощением природных ресурсов и разрушением окружающей среды…

Лишь один из участников этого блестящего диспута — академик В. Л. Энгсльгардт не уклонился ни на шаг в сторону от тезиса, что наука это наука, а этика это этика… Наука не создает этических ценностей… «Наука создает одну ценность — знание. Вопрос о нейтральности науки как процесса познания, поиска истины, по-видимому, является бесспорным. Наука, пока она ограничивается описательным изучением законов природы, не имеет моральных и этических качеств… Я не вижу ни одной опасности, которую нельзя было бы предотвратить… Если говорить о добре и зле, прилагая это к научному знанию, то я не вижу ни одного аспекта научного знания, который мог бы принести вред».

Опять же, чтобы принять эту прекрасную точку зрения, надо возвыситься до отождествления познания истины с ней самой. А как это сделать? Это чрезвычайно трудная задача для рядового воображения. Ему тотчас является, скажем, такое препятствие: ведь можно взять да запретить (не рекомендовать) познавать нечто. Хотя бы временно, но строго. Или напротив — заставить познавать, что сочтут нужным. Но истину ни разрешить, ни запретить, с точки зрения рядового воображения, нельзя.

В общем, насчет отношений науки и нравственности как было разногласие, так и осталось.

«Ничего такого не случится…»

— …Да, есть в этих построениях одно уязвимое место, — Феофан Фарнеевич изредка повторяет фразы, обозначая таким путем подзаголовки в своем рассказе— Напомню цифры. Двести пятьдесят миллиардов тонн кислорода, которые «сожгла» современная промышленность за полстолетия, составляют всего лишь две сотых процента общей массы свободного кислорода в атмосфере. Но ведь там не один кислород. А по отношению ко всей массе воздуха двести пятьдесят миллиардов тонн составляют уже не две сотых, а лишь четыре тысячных процента. Мало. Для достоверных измерений этого мало. Тысячные доли процента в ту или другую сторону могут быть отмечены просто потому, что, скажем, день окажется «кислороднее» ночи, речной берег — лесной чащобы. Уменьшение кислорода в атмосфере не имеет к этим тысячным никакого отношения. Таким образом, вычисленный теоретически процент падения концентрации кислорода в воздухе подтвердить экспериментально пока нельзя.

— Как отнеслись к вашему открытию специалисты?

— По-разному. Кое-кто из американских коллег возразил, что ведь мы не знаем всех законов природы и, может быть, существует неизвестный нам естественный регулятор, который не допустит изменения газового состава атмосферы. Например, по расчетам получается, что не когда-нибудь, а уже сейчас жить в Лос-Анжелесе невозможно, столько там выделяется окиси углерода. А ничего, живут. Теоретически нельзя, а практически — живут!