Бронированные жилеты. Точку ставит пуля. Жалость унижает ментов

В боязливой толпе Пай–Пай наконец почувствовал прилив энергии, необходимый для его дела — безграничную власть сильного человека над слабым. Из туннеля Пай–Пай прошел к вокзалу. Сразу заметил: «Много милиции… Кого–то провожают из большого начальства? Ищут?» Пока шел, несколько раз кожей почувствовал прилипчивые взгляды.

«А пошли вы все!..»

Он достал да кармана таблетки, ссыпал в ладонь. Аптека добавила ощущение легкости. Происходившее складывалось в одну и туже знакомую комбинацию.

«Выше звезд, круче крутых яиц?»

Он миновал сквозной вестибюль, спросил у подвернувшегося носильщика:

— Где сейчас бухарские вагоны, командир?

— Душанбинский состав? В отстое… — Носилыцик махнул рукой в сторону горловины станции. — Под мост. Справа. Там увидишь…

На платформе было еще немало ментов в штатском. Пай–Пай смотрел спокойно — поверх глаз присматривающихся. Его не останавливали. Времени оставалось много. Пай–Пай потопал вдоль элеватора. Сотни голубей кружили вблизи вагонов, клевали просыпанное зерно. На станции было светло. Над платформами на невидимых нитях свисали каплевидные тарелки–светильники. Пай–Пай все дальше углублялся в грузовой двор, пока не угадал впереди парк отстоя поездов дальнего следования. За пакгаузами без признаков жизни чернели обезглавленные, без электровозов, составы, но до них было еще далеко. Вокруг лежала мертвая в эти вечерние, как и в ночные, часы охраняемая вохровцами зона товарно–материальных ценностей — миллионы рублей, воплощенные в ткани, мешки с сахаром, радиоприемники. Тысячи контейнеров, которые не в состоянии открыть голыми руками разве только ленивый… Массовая свалка ценностей ждала своих сталкеров. Но Пай–Пай шел за другим. Вскоре он был уже рядом с черным составом, пропахшим дождями и тлеющим углем.

Москва — Бухара…

В вагоне, который интересовал Пай–Пая, проводник был на месте — в служебке горел свет. Пай–Пай поднялся на подножку, постучал — в тамбуре показался проводник, симпатичный, с черными живыми глазами, в тренировочных брюках.

— Чего у тебя?

В парках отстоя велась обычно взаимовыгодная торговля. По преимуществу краденым.

— Можно сказать, ничего…

Пай–Пай достал несколько крупных купюр, протянул проводнику.

— Чаек найдется? — Он уже входил в вагон. — Немного отдохну! А там решим, может, доеду с тобой до Мичуринска…

Оттолкнуть сотенные, которые плыли в руки сами, проводник не смог: он был только человек!

— Заходи! — Он сунул деньги в карман. — Матрас бери, подушку. Чаек есть. А там решим. Как места будут… В общем, уедешь. Не тут, так у соседей…

Пай–Пай выбрал место по соседству с купе, в котором ехал Уби, забрался на верхнюю полку. Свет включать не стал. С мачты в глубь станции бил мощный прожектор. С полки был виден проезд к парку отстоя со стороны Дубининских въездных ворот и «пятачок» мертвой зоны непосредственно перед вагоном. Пай–Пай взглянул на часы: Лейтенант, должно быть, уже подтягивал свою Команду, готовился к очередному разгону…

Веселье в избе продолжалось. Принесли еще самогона и браги.

Омельчуку было не до праздника.

— Полковник, выходит, отправил вас сюда, а сам исчез!

Виталька, старший опер, объяснил обстоятельно:

— Путевка у него в санаторий. С завтрашнего дня… Замнач управления сначала запретил выезд, ну а Павел Михалыч к самому! Объяснил: с вами есть договоренность: «все будет о'кей!..»

Омельчук спросил глупо:

— А министерская проверка?

— Так заместители же остаются! Проверяйте на здоровье, товарищ подполковник!

«Ах, хитрец… — Остатки хмеля у Омельчука мгновенно испарились. Он уже поднимался. — Документы в Москве! А я — в Шарье! Стираю пыль с ушей!»

— Телефон тут далеко? Вызывай машину!

— Зачем вызывать? — Старший опер был идеальный партнер, о таком можно было только мечтать. Готов был ехать, искать, задерживать. Снова гулять. — Машина с нами! Пал Михалыч отдал «разъездную»! До утра!

Народ за столом сидел захмелевший. Любка и усач–дежурный по–прежнему не смотрели друг на друга и не разговаривали. Шумел телевизор. Омельчук и за ним Виталька выбрались из–за стола.

— Куда же вы! — всполошилась хозяйка. — Сейчас рыбка свежая пожарится…

— Надо, теща, — объяснил Виталька. — Работа такая!

Омельчук поблагодарил хозяйку, выскочил на крыльцо.

«Тишина! Звезды. Лес… Темнота такая — хоть глаза выколи! Как они живут тут?»

Сзади хлопнула дверь: Виталька с шофером.

— Сюда, товарищ подполковник…

Телефон оказался по соседству, дозванивались дольше, чем ехали. Трубку наконец снял дежурный на вокзале. Разговаривал с ним Виталий.

— Пал Михалыч на месте? Нет?!

У Омельчука все оборвалось внутри.

— И давно?

«Все надежды теперь на самолет… Но будет ли?! Шарья — Кострома! Кострома — Москва…» Виталька все разговаривал.

— И когда? Двадцать минут назад? — Старший опер обернулся, вернул Омельчуку жизнь. — Только–только уехал. Поехал домой — собираться… Поезд в двадцать два тридцать!

Омельчук понял, что родился в сорочке. С его подачи Виталька заговорил с дежурным круто: