Брокен-Харбор

— Заниматься повседневными делами на автопилоте и тут же забывать, что уже ездила в магазин или принимала душ, — это одно. Но если я совершала какие-то безумные, бессмысленные поступки — например, откопала этот значок… Значит, я могу натворить все что угодно. Все что угодно. Значит, однажды утром я могу проснуться, посмотреть в зеркало и обнаружить, что вчера побрилась налысо или покрасила лицо в зеленый цвет. Я могу заехать за Эммой в школу — и окажется, что учительница и остальные мамаши со мной не разговаривают, а я понятия не имею почему.

Дженни дышала так тяжело, словно кто-то ударил ее под дых.

— И еще дети. О боже, дети. Как мне защитить их, если я не знаю, чего ожидать от себя в следующую секунду? Как я могу быть уверенной, что как следует о них забочусь, если я, я… Я даже не понимала, чего боюсь, ведь если бы я что-то натворила, то узнала бы об этом только потом. От одной мысли об этом меня тошнило. Я почти чувствовала, как извивается значок, как пытается выбраться из ящика. Каждый раз, когда я засовывала руку в карман, я боялась найти там значок.

Напоминание о счастливых временах.

Конор, засевший в своем холодном бетонном пузыре. Его единственная связь с действительностью — яркие безмолвные образы Спейнов, двигающиеся за окнами, а также толстый трос его любви к ним. Он даже не подозревал, что его подарок подействует совсем не так, как ему хотелось, что реакция Дженни будет совсем иной, что его благие намерения обрушат хрупкую конструкцию, позволявшую Дженни хоть как-то держаться на плаву.

— Значит, то, что вы говорили в нашу первую встречу, — что это был обычный вечер, что вы с Пэтом купали детей, что Пэт смешил Джека, играя с Эмминым платьем, — все это неправда.

Бледная, горькая полуулыбка.

— Ах, это… О боже, я и забыла. Просто мне не хотелось, чтобы вы подумали… Это ведь почти правда — раньше мы так и делали, но не сейчас; сейчас я искупала детей, а Пэт остался в гостиной — сказал, что «возлагает большие надежды» на дыру за диваном. Надежды были столь велики, что он даже ужинать с нами не сел — вдруг в дыре произойдет что-то невероятное. Сказал, что не голоден, а потом перекусит сэндвичем. После свадьбы мы часто, лежа в постели, разговаривали о том, какие у нас будут дети, как мы их назовем; Пэт шутил, что мы все непременно будем ужинать за одним столом, каждый вечер, даже когда дети станут противными подростками и возненавидят нас…

Дженни по-прежнему смотрела в потолок и часто моргала, но одна слезинка все же скатилась в мягкие волосы у ее виска.

— И вот теперь Джек стучит вилкой по столу и вопит: «Папа, папа, папа, иди сюда!» — снова и снова, потому что Пэт — в пижаме, ведь он так и не переоделся — сидит в гостиной и пялится на дыру. Эмма заткнула уши и орет на Джека, чтобы тот умолк, а я даже не пытаюсь их угомонить, потому что у меня попросту нет сил. Я всего лишь старалась прожить день, не совершив еще какого-нибудь безумства. Мне просто хотелось спать.

Мы с Ричи в первый раз с фонариками обходим дом, замечаем смятое одеяло — и понимаем, что, когда случилась трагедия, кто-то лежал в постели.

— Значит, вы искупали и уложили детей. А что потом?

— Тоже пошла спать. Я слышала, как Пэт ходит внизу, но не хотела к нему спускаться — выслушивать очередной бред про зверя было бы невыносимо. Я попыталась читать, но не могла сосредоточиться. Мне захотелось поставить перед ящиком, где лежал значок, что-нибудь тяжелое, но я понимала, что это безумная затея. Так что в конце концов я выключила свет и попробовала уснуть.

Дженни остановилась. Никто из нас не хотел, чтобы она продолжала.

— А потом? — все же спросил я.