Бродяги Дхармы

Празднование продолжалось нескольно дней; утром третьето дня по всему участку все еще валялись разные люди, когда мы с Джафи потихоньку вытащили свои рюкзаки, запихали туда немного тщательно подобранных припасов и зашагали вниз по дороге в оранжевом свете раннего калифорнийското солнышка: настали золотые деньки. День обещал быть превосходным, мы снова погружались в родную стихию — выходили на тропу.

У Джафи было приподнятое настроение.

— Черт возьми, как хорошо оторваться от всего этого распада и уйти в леса. Когда я приеду из Японии, Рэй, и по-настоящему похолодает, мы наденем теплое белье и поедем стопом через всю землю. Если только можешь, вообрази себе одну сплошную тайгу от океана до гор Аляски, до Кламата, в которой можно так хорошо быть бхикку, вообрази озеро с миллионом диких гусей. Уоо! Знаешь, что по-китайски значит «уоо»?

— Что?

— Туман. Здесь, в Приморском Округе, леса просто великолепны, сегодня я тебе покажу лес Мьюир-Вудз, а к северу там — сплошняком настоящие старые тихоокеанские прибрежные горы, будущий дом для Тела Дхармы. Знаешь, что я вообще собираюсь сделать? Я напишу новую длинную поэму под названием «Реки и Горы Без Конца» — только и буду, что писатъ ее и писать, не останавливаясь, на длинном свитке, и он будет разворачиваться дальше и дальше, являя новые дива, а то, что прошло, будет постоянно забываться, понимаешь — как река или как какая-нибудь из настоящих длинных китайских картин на шелке, которые изображают двух маленьких человечков, путешествующих среди бескрайнего пейзажа со старыми корявыми деревьями и горами — такими высокими, что они сливаются с туманом наверху, в шелковой пустоте. Я буду писать ее три тысячи лет, и она будет просто набита сведениями о защите почв, об Управлении Долины Теннесси, об астрономии, о геологии, о путешествиях Сюань Цзана, о теории китайской живописи, о лесонасаждении, об экологии океана и пищевых цепочках.

— Начинай, парень. — Как водится, я шагал за ним следом, и когда мы полезли вверх, хорошо ощущая у себя за плечами рюкзаки, словно настоящие вьючные мулы, которым не по себе без поклажи, то раздалось то же самое, одинокое, старое доброе «туп-туп» вверх по тропе — медленно, милю в час. Мы дошли до конца крутой дороги, миновали несколько домиков, прилепившихся вплотную к отвесным утесам, заросшим кустарником, с которых стекали струйки водопадиков, поднялись на высокую луговину, полную бабочек, сена и семичасовой утренней росы, потом спустились на утрамбованную земляную дорогу, дошли по ней до самого конца, а она забирала все выше и выше, пока перед нами не раскрылись дали Корте-Мадеры и долины Милл-Вэлли и не стали видны даже красные верхушки столбов моста Золотые Ворота вдалеке.

— Завтра днем, когда рванем на Стимсон-Бич, — сказал Джафи, — ты увидишь весь белый город Сан-Франциско у голубой бухты во множестве миль отсюда. Рэй, ей-Богу, позднее, в нашей будущей жизни, мы сможем жить среди этих калифорнийских холмов свободным и беспечным племенем, у нас будут девчонки и десятки лучистых просветленных карапузов, мы будем жить, как индейцы — в хоганах[31], питаться ягодами и побегами…

— А фасоли не будет?

— Мы станем писать стихи, у нас будет печатный станок, и мы будем их печатать — издательство «Дхарма-Пресс», — мы всё поэтизируем и издадим толстенную книжку ледяных бомбочек для сисястой публики.

— Ах, да публика не так уж плоха — она ведь тоже страдает. Всегда ведь можно прочесть, как где-нибудь на Среднем Западе сгорела хибарка из толя и в огне погибло трое детишек, там же фото плачущих родителей. И даже котенок сгорел. Джафи, как ты думаешь: Бог что — создал мир, чтобы развлечься, потому что ему было скучно, или как? Если так, то Он просто подонок.

— Хо, кого ты имеешь в виду под Богом?

— Просто Татхагату, если тебе угодно.

— Ну так в сутре говорится, что Бог — или Татхагата — сам не испускает мир из своей утробы, а мир появляетея только благодаря невежеству разумных существ.

— Но он же испустил из себя разумных существ — как и их невежество. Все это уж слишком убого. Я я не успокоюсь, пока не разузнаю, почему, Джафи, почему.

— Ах, да не отягощай ты сути своего разума. Помни, что в чистой сути разума Татхагаты нет вопроса «почему», нет даже никакого значения, придаваемого ему.

— Ну, тогда на самом деле ничего и не происходит.

Он кинул в меня палкой и попал по ноге.

— Ну, и этого тоже не случилось, — сказал я.

— Я действительно не знаю, Рэй, но ценю твою мировую скорбь. В самом деле. Вот посмотри на нашу вечеринку. Все хотели хорошенько оттянуться и очень сильно старались, но на следующий день мы все проснулись и ощутили какую-то печаль и отъединенность. Что ты думаешь о смерти, Рэй?

— Я думаю, смерть — наша награда. Когда мы умрем, то отправимся прямиком в нирванные Небеса — и все дела.

— Но предположим, ты переродился в нижних преисподних, и дьяволы пихают тебе в глотку раскаленные докрасна железные шары.