Бродяги Дхармы

Мне не хотелось ничего нарушать в доме, пока он не вернется с работы, поэтому я вышел наружу, прилег в высокую траву на солнышке и прогрезил весь день в ожидании. Но потом понял, что с таким же успехом могу приготовить для Джафи славный ужин, снова спустился с горки, дошел по дороге до магазина, купил фасоли, солонины, разных круп, вернулся, развел огонь в дровяной печке и сварил хороший котелок новоанглийской фасоли с черной патокой и луком. Я поразился, увидев, как Джафи запасает еду — на полке, сразу рядом с печкой: две луковицы, апельсин, мешочек проращенной пшеницы, баночки с кэрри в порошке, рис, таинственные кусочки сушеных китайских водорослей, бутылочка соевого соуса (чтобы готовить его загадочные китайские блюда). Соль и перец были у него аккуратно завернуты в целлофановые мешочки и стянуты резинками. На свете не было ничего, что Джафи бы когда-нибудь испортил или выбросил. Теперь я вводил в его рацион питательную мирскую свинину с фасолью — может, ему это и не понравится. Еще у него был здоровый шмат коричневого кристининого хлеба, а хлебным ножом ему служил обычный тесак, воткнутый в доску.

Стемнело, и я сидел и ждал во дворе, не давая котелку с фасолью остыть на плите. Я наколол дров и увеличил их груду за печкой. С Тихого океана начало задувать туманом, деревья низко гнулись и шумели. С вершины горки не было видно ничего, кроме деревьев: одни деревья, целое ревущее море деревьев. Просто рай. Когда похолодало, я зашел внутрь, поворошил угли, напевая, и закрыл окна. В окна вставлялись просто куски дымчатого пластика, хитро вправленные в рамы Уайти Джоунзом, братом Кристины — они пропускали свет, но выглянутъ сквозь них наружу было невозможно, а от холодного ветра они защищали. Вскоре в уютной избушке стало тепло. Через некоторое время в ревевшем море деревьев в тумане я услыхал: «хоо!» — то Джафи возвращался домой.

Я вышел встретить его. Он подходил по высокой траве, уставший от дневных трудов, топая своими сапожищами и перебросив куртку через плечо.

— Ну, Смит, вот ты и добрался.

— Я приготовил тебе славный котелок фасоли.

— Правда? — Он был невообразимо рад. — Ох, что за облегчение, когда приходишь с работы домой, и не надо самому готовить. Умираю от голода. — Он зарылся прямо в котелок, помогая себе хлебом и запивая горячим кофе, который я сварил на печке в кастрюльке — заварил его по-французски, лишь помешивая ложкой. У нас получился замечательный ужин, мы потом зажгли трубки и разговаривали, а пламя ревело. — Рэй, у тебя будет великолепное лето на пике Опустошения. Я тебе все про него расскажу.

— У меня и весна будет великолепной вот в этой самой избушке.

— Чертовски правильно, первым делом нам надо пригласить на эти выходные одних славных новых девчонок, с которыми я познакомился, — Психею и Полли Уитмор, хотя погоди, гм-м. Я не могу пригласить обеих сразу, они обе в меня влюблены и будут ревновать. Ну все равно у нас каждый уикэнд будут большие вечеринки: начнем внизу у Шона, а закончим здесь. А завтра я не работаю, поэтому мы наколем для Шона дров. Это все, чего он от тебя хочет. Хотя, если хочешь, можешь поработать с нами в Сосалито на будущей неделе — там можно зашибать по десятке в день.

— Чётко… на нее можно купить много мяса, бобов и вина.

Джафи вытащил хороший набросок кистью: там была изображена гора.

— Вот тебе гора, которая будет над тобою нависать: Хозомин. Я ее сам нарисовал два лета тому назад с пика Кратер. В тысяча девятьсот пятьдесят втором я впервые попал в Скагит — проехал стопом из Фриско в Сиэттл, и потом вглубь, у меня только-только пробивалась борода, а голову я начисто выбрил…

— Начисто?! Зачем?

— Чтобы быть как бхикку, сам знаешь, как об этом в сутрах.

— Но что о тебе люди думали, когда ты останавливал машины с лысой головой?

— Они думали, что я псих, но всем, кто меня подвозил, я втулял про Дхарму, парень, и оставлял их просветленными.

— Мне тоже надо было так делать по пути сюда… Я должен еще рассказать тебе про мою сухую балку в горах.

— Погоди-погоди, и вот они ставят меня наблюдать за Кратерной горой, но снег на высокогорьях в тот год был таким глубоким, что я сначала целый месяц пробивал тропу в ущелье Гранитного ручья, ты сам все эти места увидишь, а потом с целым караваном мулов мы делали последние семь миль по петлявшей тибетской горной тропе над линией лесов, по снежным полям к последним зазубренным пикам, а потом лезли наверх по утесам в буран, и я открыл свое зимовье и приготовил себе первый обед, а снаружи выл ветер, и внутри на двух наветренных стенах нарастал лед. Вот погоди только, и ты туда сам доберешься. В тот год на Опустошении сидел Джек Джозеф — там, где ты будешь.

— Что за имя — «Опустошение», о-оо, ух, уф, постой…