Брод через Великую реку. Книга 2

Михаил сам правил лошадьми, потому что никто не отважился ехать в Проскоковскую вольницу, как их ни уговаривали, какие бы деньги не сулили. Так и подъехал он к деревушке Проскоково. Погода была ясная, снег так и похрустывал, и поскрипывал под полозьями саней, которые сами бежали по знаменитому Сибирскому тракту. Лишь только появились первые Проскоковские сосны, купец положил заряженное ружьё и пистолеты прямо на сено, а, чтобы не напороться на охрану вольницы, свернул на первую попавшую дорожку, уходящую с тракта. Всё было просто: он решил зайти с тыла вольницы, чтобы не быть сразу же обнаруженным.

Очень скоро он наткнулся на деревушку, которая располагалась в конце Проскоковской вольницы. Так, объехав деревню с другой стороны, Михаил направился к крайней избушке, наполовину занесённой снегом. Только откопав окошко, занесенное снегом, смог заглянуть и увидеть какого-то человека. Откопав и дверь, он постучался в запертую дверь.

– Уйди, нечистай, а то башку снесу! – в голосе женщины из-за двери послышалась явная угроза. – Носить вас тута куль³⁴, лайдаки³⁵! Чё надо? Я итак усё вам отдала…

– Я не лайдак… Я мимо проездом… – попытался через дверь договориться с ней Михаил. – Заблудился… Пособи!

– А ну, покажися в окошко! – услышал он и подошёл к окну, в котором через минуту появилось женское лицо. Голова кивнула, и купец вернулся к двери.

– А чё я тобе пособлять должна? – женщина встала на пороге, уперев руки в бока. – Ты, небось, к Мотьке прёсси?! Куль её забери! Припадочная стерва…

В какой-то момент Михаил вдруг уловил нотки обиды в её голосе и тут же подумал, что она могла бы быть ему полезной.

– Я пришёл убить эту тварь! – само выскочило из него, даже вызвав некоторый испуг от такой откровенности. – Она сгубила моего отца…

Неожиданно, лицо женщины просияло.

– Ну, тоды ходи сюды… – произнесла она довольно и отступила, приглашая его войти.

Руки её сами подняли спутанные и грязные волосы, обнажая молодое лицо, глаза загорелись каким-то внутренним огнём, а на лице появилась улыбка.

– Она и мово мужа убила… А топерича, видать, кумышку пьёть! – злорадно засмеялась хозяйка, видно представив ожидающие её события.

– А не убить тобе её! – скептически усмехнулась хозяйка. – Куль в ларце её охранят… Сколь разов пыталися её хлопнуть… Мужики были не чета тобе! Ты прышш супротив имя…

– А какой этот куль? – купец хотел узнать, есть ли с ней Богомол? Может, где-то спрятала его? Может, и не стоит убивать её?

– У её ларец такой… С собой всегда носить… – она ещё раз посмотрела на щуплого Михаила. – Ты, мил человек, обожди. Я с тобой пойду!

И она засобиралась, на ходу произнося. – Зови мене Агрофеной. Я подсоблю тобе… Обожди!

Вдруг заплакала девочка в углу.

– Заткнися, Манефька! – крикнула хозяйка, натягивая на ноги валенки и какую-то драную шубейку на грязный сарафан.

Выскочила она из-за печки с ружьём в руках и шали. – Да штоб сдох, ты, дьякон! Дочку мою Манефой назвал! И енто так назвать Кудеярову дочку?! Ладно, пошли…

– Ну, видать пришло времечко за Косого Куржака поквитатьси! – тихо в сенях произнесла она, а, выйдя на улицу, незаметно сунула из саней пистолет себе за пояс.

Они шли огородами, чтобы не попасться разбойникам на глаза, до атамановой избы.

– Не ходи… Дале, я – сам! – пальцем пригрозив отчаянной женщине, чтобы не испортила всё, произнёс Михаил, и пошёл к двери.

Двери были открыты, охрана и разбойники пьяные валялись кто где: некоторые из них так и лежали лицом на столе, некоторые – уже под столом.

Мотька сидела за столом, обхватив растрёпанную голову руками, выла и выкрикивала всё, что наболело за всё это время.

– Ой, Флехонтушко, ластёна моя… Дура я, подлая, дура! И за чем усё енто изделала? Как мене без тобе плохо, ты ба знал… С Ерошкой связалася, воли захотелося… А зачем? Ить один хрен, изменил мене… Убила ево, а легше не стало! Бохомолкиной слухой стала… Сколь душ схубила, не помню… Твово сына, Флехонтушко, Мишку, чуть не убила! А куль Бохомолка покою не даёть: ишшо и ишшо кровушки требуеть! Усё мало яму, окаянному! Селивонушку мово даже проведать не даёть, куль проклятушший! Едина надёжа, Флехонтушко: можа Мишка твой хребет кулю Бохомолке сломат! Ить тока ево ён и боитси! Свет мой единственный, Флехотушко, забери меня к собе, любимай… Господи, помохи мне, нету боле сил быть под кулем Бохомолкой!

Неожиданно она подняла глаза и увидела Михаила. Лицо её даже заветилось.

– Хосподи, ты услышал мене? – она наклонила голову на одну сторону, потом – на другую, как бы вглядываясь и стараясь понять, живой человек или дух перед ней. – Енто ты, Мишка? Живой! Прости мене за отца свово! Тока ево одново я любила по-настояшшему… Ты пришёл! Кончи мене, а потом сверни шею Бохомолке…

– На, смотри! – и она показала своё левое плечо, на котором, как татуировка, расположились родинки в виде Богомола. – Слуха я евоная… И в тобе стреляла по евоному приказу…

Выстрел, прозвучавший прямо из-под руки Михаила, заставил его вздрогнуть. – Енто тобе за атамана Прокопа Фирсова, хадина!