Бритва Оккама в СССР

— Вы мне девчат моих напоминаете, Яся. Сразу двух! Только им шесть и три года, а вам…

— А мне — скоро будет семнадцать!

— Ага… А штаны с карманами у меня в рюкзаке. Мы с Габышевым «Урал» под дождем толкали, так они совсем промокли. Вот он мне и одолжил эти — на лямках.

— А… А Габышев — это который японец? — она поправила сумку и заглянула внутрь. — Из Комарович? Я его знаю! Смешной дядька, с нашим французом дружит. И с физиком вроде бы тоже. У них клуб по интересам, хи-хи! Общее увлечение.

Кажется, там, в ее большой сумке, оставалось еще несколько газет и писем.

Эта девчоночка была персонажем прелюбопытным, и наговорила уже столько, что переваривать можно было не один час! Но спросил я всего две вещи:

— А почему это он японец? Мне показалось — якут. И что за такое хобби у них общее?

— Может и якут, — легко согласилась Яся. — Игорь Палыч говорит, что они — сомелье, и мол это — одна из древнейших профессий! А моя баушка говорит что они старые пьющие бобыли!

Древнейшей называли несколько другую профессию, но лезть со своими уточнениями я не стал. Дождался пояснения про японца:

— Габышев этот после заседания клуба по интересам на мотоцикле в Комаровичи свои едет и песни про самураев орёт. Ну, вот эту вот… «В эту ночь решили самураи перейти-и-и грани-и-ицу у реки!» — чисто пропела она.

Опять чертовы самураи! Да что с ними не так? Или это — знаки? Бывают вообще такие совпадения? Сначала Герилович про самураев трепался, теперь вот — опять…

— Ну ладно, товарищ Белозор! Мне надо еще почту развезти, пока совсем не стемнело! — она оседлала велосипед и вдруг хлопнула себя по лбу: — Ой-ей! А я ж и спросить забыла: вы в наши края какими судьбами? Вы вообще куда идёте-то?

— Я-то? Я в Талицу иду, к Гумару-сташему.

— О! Так это вам на улицу Северную, она вдоль старика идёт, там тополя великанские, их издалека видать, не заблудитесь. Ну, увидимся! Наверное… Хотя, может тётя Тоня уже завтра выйдет, и тогда я буду сидеть и учить экзамены… Ну, я поехала!

Она и рукой успела махнуть, и отъехать метров на пятнадцать, когда меня вдруг как током ударило: не бывает таких страшных совпадений! Я просто обязан, обязан всё проверить!

— Яс-я-а-а! Стойте, стойте пожалуйста! Есть один дурацкий вопрос… А может даже два.

— Да? — она остановилась и обернулась встревожено.

— Скажите, Яся… А эта ваша тётя Тоня — она же почтальон? Она случайно не пенсию сегодня развозила?

— Ой-ёй! — сказала девочка-девушка и испуганно прижала ладонь ко рту. — А откуда вы знаете? А! Сумка, точно. Я сама сказала. А про пенсию — откуда?

— Кур-р-рва, — вырвалось у меня и я тоже прижал ладонь ко рту инстинктивно. Ругаться при юных мадмуазелях — моветон! А потом спросил: — Почему тогда вы ее тётей зовете, она же лет на семь или восемь старше вас, да?

— О-о-ой! Товарищ Белозор, вы чего меня пугаете? Вы откуда всё это знаете? Я её тетей зову потому что она моя родная тётя, мамина сестра, просто младше ее на пятнадцать лет. А что такое? Что-то с ней случилось?

— Яся, а участкового вашего мне как найти?..

Вечер явно переставал быть томным.

* * *

Передо мной стоял майор Соломин, в руках у Соломина был стакан с чаем и сахарный кренделек, а на лице — первобытный ужас. Его невероятно квадратные глаза смотрели неверяще:

— Нет! — сказал он. — Не-не-не-не. Только не это. Бога ради, Вова, скажи, что мне кажется, что у меня зрительные галлюцинации, и никакого огромного небритого мужика в штанах на лямках в дверях не стоит.

— Тащ майор, он тут, — молоденький милиционер, по всей видимости — талицкий участковый непонимающе смотрел сначала на старшего коллегу, потом — на меня. — Не бывает коллективных галлюцинаций. А кто это?

— Это б-б-л… Белозор это! Герман наш Викторович! — Соломин сначала поставил на стол стакан с чаем, потом с сожалением глянул на сахарный крендель и с некоторой злостью — на меня. — Слушай, только не говори что так совпало, ладно? Гера, я тебя тысячу лет, кажется, знаю… Давай — по делу, а? Ты здесь по тому же поводу что и я? Хотя нет, нахрен! Я здесь потому чтои свалил из Дубровицы этой вашей ненормальной, куда потише! Я, может, личную жизнь решил наладить! А тут — сначала эти вешаются один за другим, потом — тетка эта пропала…

— Никакая она не тётка, — сказал я и скинул с плеча рюкзак. — Девушка. Двадцать шесть или двадцать семь лет.

Встретить тут моего персонального «няня в погонах» из первых дней попаданства в советскую Дубровицу было, конечно, большой неожиданностью, но это событие как-то померкло на фоне окружающей мрачной действительности. Новость о том, что «эти» уже покончили с собой резанула по сердцу. Но почтальонша-то… Она-то еще ведь могла быть жива!

— Она в подвале дома лежит, вместе со своим велосипедом. Наверное, еще живая. Ее избили и ограбили, и теперь пенсию, которую она до бабулек не довезла, пропивают… Алкаши, бичи, асоциальные элементы, — сказал я. — У одного кличка такая дурацкая — лошадиная, точнее сказать не смогу.