Британец

Я приехала чуть не в полночь, так что заплаты на асфальте увидела лишь на другой день утром, хозяйка гостиницы обратила на них мое внимание — через каждые два-три шага на светлом покрытии виднелись темные пятна — именно здесь когда-то были столбы ограждения из колючей проволоки — небольшие квадраты, все еще заметные, даже сегодня, спустя полвека с лишним, между рельсами старой конки, которые тянулись по берегу вдоль всей бухты. За завтраком я рассказала хозяйке, ради чего приехала сюда, и она показала, где проходило ограждение из колючей проволоки, вышла вместе со мной на крыльцо и широко взмахнула рукой, как бы охватив всю набережную, на которой в этот час было лишь несколько прохожих, а перед гостиницей один за другим исчезали за тусклыми стеклами автобуса туристы, отправлявшиеся на экскурсию, единственные приезжие, кроме меня, все, как один, преклонного возраста. Не знаю, что дернуло меня за язык, — не хотелось вдаваться в подробности, — я сказала, что мой отец был интернирован и сидел здесь в лагере — на самом деле в то лето он только появился на свет, и тут хозяйка стала рассказывать, а я слушала со скверным чувством, будто проявила неуместное любопытство; во время войны они с подружками — девчонки-школьницы — иногда подходили чуть не к самой колючке и глазели на заключенных, когда тех приводили на берег купаться.

— Вы не представляете, до чего мы были разочарованы, увидев этих людей! — сказала она, смеясь. — Ожидали-то совсем, совсем другого!

Я обрадовалась, так как она не начала расспрашивать о моем отце — а этого я опасалась, — и из вежливости попросила пояснить, что же их разочаровало. Ответ хозяйки меня озадачил:

— Мы думали, там самые настоящие чудовища.

Меня удивил ее саркастический тон, и я, ничего не сказав, проследила за взглядом ее широко раскрытых глаз — она смотрела на море, но потом она снова обернулась ко мне, словно хотела удостовериться, что я все еще здесь.

— Не забывайте, это были немцы, — сказала она. — После всего, что нам про них понарассказывали, мы не ожидали увидеть обыкновенных людей.

Ветер растрепал ей волосы, и она принялась их приглаживать, одновременно рассказывая о том, что кое-кто из бывших заключенных после войны приезжал на остров; слушая хозяйку, я подумала, может быть, она малость преувеличивает, говоря, что сама никогда в жизни не уезжала отсюда, если не считать одного или двух раз, когда она на денек ездила в Ливерпуль. Очевидно, она просто не понимала, что это значит — безвылазно сидеть на острове, так мне показалось, когда она заговорила о том, что чуть ли не каждый год сюда приезжали несколько человек, последний раз — прошлой веской, мужчины, которые, должно быть, здорово надоедали ей своими просьбами — им хотелось посмотреть комнаты, где они раньше жили; раздражало хозяйку и то, что, оказавшись в комнатах, они спотыкались на ровном месте, словно паркет, в свое время пущенный ими, тогдашними жильцами, на дрова, не был давным-давно заменен и даже теперь, спустя столько лет, надо глядеть под ноги, чтобы не оступиться; я слушала и не могла отделаться от мысли, что хозяйка с этими людьми чувствовала себя неуютно. Как я поняла, кварталы вдоль набережной лагерь занимал в течение всего десяти месяцев, а потом гостиницы и пансионы отдали в распоряжение военных, однако хозяйка говорила об этом так, словно запах лагеря остался в комнатах по сей день, запах, который приносили с собой бывшие интернированные, запах заключенных, она, похоже, была не прочь свалить на них все неудачи своей жизни — и то, что постояльцев с каждым сезоном становилось все меньше, и свою старческую немощь, и смерть мужа, который оставил ее доживать век в одиночестве.

— Безнадежность, вот из-за чего я не выносила этих людей. Потерянное время никому не вернуть, — заявила она, очевидно не замечая, что слова прозвучали напыщенно.

Она говорила невнятно, шепелявила, так как зажала губами резиновое колечко, которое нашарила в кармане передника, и все возилась со своими волосами, не спуская, однако, глаз с меня.

— Так, говорите, и ваш отец тут сидел?

Я уже не ждала этого вопроса, растерявшись, не придумала ничего лучше — опять рассказала дурацкую сказочку, хотя сразу поняла, что только порчу дело и отрезаю себе пути к отступлению, потому что реакцию хозяйки можно было предвидеть:

— Значит, он еврей?

Прежде чем ответить отрицательно, я успела сообразить, в каком смысле она истолкует такой ответ, это было видно по ее глазам, но ответить-то можно было либо да, либо нет, и, ответив «нет», я закрывала себе многие пути.

— Так еврей, что ли?

— Нет.

— В таком случае интересно, что же привело вас сюда, если он не еврей? — Ее тон определенно стал суше. — Очень интересно, кто же он тогда?