Бриллианты из подворотни

— Прошу вас. Не подведите меня. И не перепутайте, наши семьдесят в один карман, а его пятьдесят в другой. По двадцать три разделим, а тысячу вечером в ресторане прогуляем. Я угощаю.

Подождав, пока узбеки скрылись из виду, чех и моск­вич быстро направились к стоянке такси, где в серой «Вол­ге» уже сидел неприметный старичок-оценщик с пакетом на коленях, в котором лежала пластмассовая табличка, завернутая в белый халат, и футляр с лупой.

— В Подольск, шеф,— на чистом русском языке ска­зал, усаживаясь на переднее сиденье, «иностранец». И, предвидя возражения избалованного московского такси­ста, добавил:

— Плачу двойной куш.

У «хозяина»

Собака, которую держат в вольере, плохо кормят

и дразнят в течение нескольких лет, обязательно

кого-то укусит.

Бутырская тюрьма

Как всегда, Шлихту повезло. В воронке, перевозящем подследственных из МУРа в Бутырскую тюрьму, общее от­деление было забито до отказа, и начальник конвоя закрыл его в «стакан» — маленький отсек величиной с телефонную будку. В «стакане» было не так душно, а самое главное, можно было увидеть через зарешеченное окошко в двери кусочек синего неба и мелькающие лица прохожих. На Пет­ровке он провел больше месяца и от нормальных челове­ческих лиц начал отвыкать. На светофоре воронок остано­вился, и к нему в «стакан» вместе со свежим воздухом доле­тел обрывок разговора и веселый женский смех.

Смех, в особенности женский, всегда доставлял Шлихту удовольствие. Очень похоже смеялась одна из его по­дружек, наблюдая, как он учится кататься на водных лыжах. Опыта катания у него было маловато, поэтому из десяти сделанных попыток не было ни одной удачной. Она стояла на пирсе, загорелая, стройная, в не существу­ем почти купальнике, смотрела, как он барахтается в отцепляя лыжи, и смеялась. И не было для него тогда ничего дороже, чем ее смех.

Воронок, проехав автоматически открывающиеся двойные ворота, оказался на тюремном дворе. Издали слышались лай собак и отрывистые команды с предыду­щего автозака¹. Конвоир открыл дверь и начал пофамиль­но вызывать подследственных. Шлихта вызвал послед­ним. Тот спрыгнул на бетонный пол тюремного двора и, зная, что чистое небо увидит не скоро, посмотрел на низ­ко плывущие облака. Одно из них было не совсем обыч­ной формы. Один его край уступами напоминал лестни­цу. Форма этого облака сильно его удивила. И тогда он понял, что все происходящее сейчас было заранее предоп­ределено, и что это очередная ступень, и находится он где-то на середине этого лестничного марша жизни, и что он может пойти по нему как вниз, так и вверх. И то, куда он пойдет, зависит только от него. Поняв это, Шлихт гром­ко засмеялся. Здесь это было так необычно, что даже пе­рестали лаять конвоирные собаки.

Хата², как всегда, была переполнена: на сорок шконок³ претендовало больше ста человек. Спали по очере­ди, в три смены. И в этом муравейнике Шлихту нужно было найти свое место. Его предыдущий опыт подсказы­вал, что оно должно быть где-то посередине. В тюрьме нельзя быть ни первым, ни последним, и в прямом, и в переносном смысле.

Например, ведут зеков в баню. Если вертухаи⁴ посчи­тают, что все идут слишком быстро, то достанется первым, а если медленно, то последним, а тот, кто посереди­не, всегда успеет перестроиться.

¹ Автозак — автомобиль для перевозки заключенных.

² Хата — тюремная камера (жарг.).

³ Шконка — нары.

⁴ Вертухай — надзиратель.

Самым престижным было место у окна, на нижнем ярусе. По мере удаления от окна престижность мест сни­жалась. Затем шли места на втором ярусе, и самыми незавидными были места на полу. Населяла хату пуб­лика самая разнообразная. В основном это были моск­вичи, но были и залетные, к числу которых относился и Шлихт. Первый вопрос, который Шлихт услышал после того, как за ним захлопнулась дверь, был: «Ку­рить есть?»

Услышав отрицательный ответ, все потеряли к нему интерес. Хата была «строгая» и каждый жил своей жиз­нью. В «строгих» хатах не принято задавать много во­просов, кроме традиционных: «Какая статья и откуда родом?» Узнав, что он с Украины, к нему подошел парень в спортивном костюме и комнатных тапочках. Он был чисто выбрит, костюм хорошо сидел на его спортивной фигуре, и вид он имел внушительный.

— Пошли потолкуем, земляк,— предложил он.

Они стали прогуливаться по камере. В тюрьмах и ла­герях люди часто группируются по принципу землячества. Он указал Шлихту место за столом, место в «телевизоре» — шкафу для продуктов, куда Шлихт положил свою пайку и сказал:

- Завтра утром повезут троих на суд. Одна из шконок твоя.

Дни в тюрьме похожи друг на друга как две капли воды. Распорядок не отличался разнообразием. Подъем в шесть часов, затем — утренняя проверка, на которую все обитатели хаты выстраивались в проходе между нар, и корпусной¹, в сопровождении двух вертухаев, пересчи­тывал их по головам.