Бриллиантовый крест медвежатника

Легкие деньги – дело известное – легко и уходят. Непривычный ни в чем себе отказывать, Лабуньский прожил выигрыш в полтора года. Когда у него осталось не более трех тысяч, он решил вернуться к прежним занятиям и стал поигрывать на пароходах и в вагонах поездов. Доходы были стабильными, но через несколько лет он примелькался, и с ним стали отказываться садиться за игорный стол. Это был первый звоночек. Второй звоночек прозвучал, когда один конногвардеец, уличив его в подтасовке карт, до полусмерти избил его, сломав несколько ребер и нос. Вот почему, не дожидаясь третьего звоночка, Яцек решил снова сменить масть. Он сошелся с цирковыми, какое-то время показывал в балаганах и шапито карточные фокусы, а потом, набравшись циркового опыта, организовал собственную антрепризу в лице себя и прибившейся к нему цирковой сироты, которую он оставил в качестве ассистентки. Некоторые фокусы и номера он позаимствовал из репертуаров балаганов и шапито, некоторые придумывал сам и стал гастролировать с ними по уездным, а потом и по губернским городам России. Так родился Гарольдо Гарольдини и Карменцита, именно под которой сейчас постанывал от наслаждения великий и непревзойденный. Наконец судорога пронзила тело Гарольдини, и тотчас вслед за этим издала протяжный стон и Карменцита. Излились они почти одновременно. А ровно через минуту в дверь их комнаты постучали.

– Кто бы это мог быть в такой час? – удивленно посмотрел на Карменциту Гарольдини, переводя дыхание после любовной скачки.

Женщина в ответ неопределенно пожала плечами. Стук повторился, и в этот раз он был более настойчивым.

– Давай не будем открывать, – предложила Карменцита. – Мы спим. И нечего нас беспокоить.

– Может, что-то случилось? – предположил Яцек-Гарольдо.

– Конечно, случилось, – ухмыльнулась Карменцита. – У мадам Елизаветы пропали очень дорогие серьги.

– Ох уж эти твои шуточки, – ворчливо промолвил Лабуньский.

Стук вновь повторился, и кто-то за дверью громко произнес:

– Господин Гарольдини, откройте. Надо поговорить.

– Мы уже спим, приходите завтра, – сонным голосом отозвался Яцек.

– Этот разговор в ваших интересах, откройте, – настаивал некто за дверьми каюты.

– Открой, – нехотя велел магик.

Карменцита дернула плечиком, накинула на себя пеньюар, мало чего скрывающий, и пошла к дверям. Плечико у нее дернулось еще раз, когда вслед за худощавым мужчиной в их номер вошла та самая женщина, которая принимала участие в «смертельном» номере.

– Что фам угодно? – спросила Карменцита.

– Простите за столь поздний визит, – глядя на нее в упор, сказал Савелий, – но нам необходимо получить назад серьги вот этой, – он указал на Лизавету, – дамы.

– Я фас не понимать, – процедила Карменцита, медленно пятясь, так как Савелий продолжал наступать на нее. Так – Карменцита спиной, а следом за ней Савелий и Лизавета – вошли в комнату. Иллюзионист сидел на канапе в халате и курил папиросу. Он уже приготовился дать этим ночным визитерам должный отпор.

– В чем дело? – сухо спросил он и сердито уставился на Савелия. – Почему вы не давать нам отдыхать?

– Потому что мы хотим получить назад украденные вами серьги, господин иллюзионист.

– Ха-ха-ха, – деревянно рассмеялся Гарольдини, не меняя выражения лица. – Вы с ума сошли. Какие серьги?

– Те самые, с брильянтовой осыпью, что вы так ловко сняли с моей жены во время вашего эксперимента, – жестко ответил Савелий.

– Простите, но вы только что сказать, что пришли поговорить, и разговор этот в наших интерес, – напомнил Савелию Гарольдини.

– Именно, – согласился Савелий. – В ваших.

– Вот вы пришли и требовать какие-то серьги. Ну и где тут наш интерес, позвольте узнать?

– Ваш интерес в том, чтобы отдать серьги нам. Иначе за ними придет другой человек и будет с вами разговаривать уже не так вежливо и цивилизованно, как мы.

– Вы что, нас пугать? – сдвинул брови к переносице Гарольдини. – Нет у нас никаких серьги. Так что прошу покинуть наш кают.

– Хорошо, – просто согласился Савелий и лучисто посмотрел на великого и непревзойденного. – Покойной ночи.

* * *

Мамай дрых на лавке, подложив под голову котомку. Напротив него спали валетом каскадные певички Китти и Вишенка – на эту ночь грузинский князь ангажировал в свой нумер Душечку и Колибри.

Неслышно ступая, Савелий с Лизаветой подошли к Мамаю. Савелий протянул было руку, чтобы потормошить его за плечо, как вдруг Мамай вскочил и принял оборонительную стойку: ноги чуть согнуты, голова втянута в плечи, руки вытянуты вперед. Сверкнул финский нож.

– Мамай, Мамай, это мы, – сказал Родионов тоном, каким успокаивают испугавшегося спросонья ребенка.

– А-а, хузяин, – протянул старый слуга и спрятал финку в голенище сапога. Его широкоскулое лицо с жесткими морщинами приобрело вид, который хорошо знающие его люди назвали бы крайне приветливым. Рот расплылся в улыбке, обнажив крупные желтые зубы с частыми щербинами.

– Ты когда соберешься к зубному лекарю? – улыбнулся в ответ Савелий.

– Никогда, – сошла улыбка с лица Мамая. – Я их ощень баюс.

Савелий коротко хохотнул.

– Тише ты, – дернула его за рукав Лизавета. – Люди же спят.