Бриллиантовый крест медвежатника

Шлиссельбургская каторжная тюрьма, 1912 год

(Из протокола допроса каторжного арестанта

Варфоломея Андреева Стояна,

записанного жандармским подполковником

Михаилом Васильевичем Прогнаевским)

…Иконы Божией Матери и Спасителя я вынул из киотов без повреждения, вынес и передал стоявшему настороже у двери Комову. Икону Божией Матери взял я, а икону Спасителя — Комов, и мы немедленно разошлись, направляясь ко мне на квартиру, в дом Шевелягина, разными путями. Икону я нес на животе под поясом, был в пиджаке, ее не было видно… На кухне выложил принесенную икону на стол, снял с нее верхнюю матерчатую ризу с драгоценными камнями, а затем золотую ризу. При этом, сознаюсь, я богохульствовал и говорил, что снимаю с иконы юбки. Наконец сорвал и тот бархат, в который она была обшита, так что у меня в руках осталась икона без всяких покровов. Взял в руки секач, которым Прасковья рубила мясо на котлеты, и начал рубить икону Божией Матери… Старуха Шиллинг и Прасковья хотели помешать мне, а Шиллинг еще кричала, чтоб меня разразил гром. Я ответил, мол, поглядим, разразит ли меня гром, а если и разразит, значит, у меня такая планида. Прежде чем бросить икону в огонь, я сказал: «Сейчас мы увидим, на что ты способна, и если твое прославленное могущество есть пустая похвальба, то пеняй на самое себя, и я погляжу, как ты будешь корчиться да потрескивать».

Прасковья бросилась ко мне и пыталась вырвать то, что осталось от иконы. Она кричала, что ее можно склеить и продать за сумасшедшие деньги и что я спятил с ума, если пренебрегаю этим. Я что-то пошутил, потом оттолкнул ее и грубо выругал. Потом взял секач, расколол икону на щепки и бросил в огонь. Пока дерево горело, я стоял неподвижно, глядя на огонь. Потом взял кочергу и поворошил угли…

Добычу, кроме короны, что была на иконе, мы с Комовым поделили. Что же до старообрядцев, то ни с кем из них я знаком не был…

— Значит, и крест от короны императрицы Екатерины Второй вы с Комовым поделили между собой? — спросил Прогнаевский, дописывая протокол допроса.

— Я этого не говорил, — ответил Стоян и, видя, что Прогнаевский хочет записать его ответ в протокол, сказал: — Не пишите, пожалуйста.

Михаил Васильевич отложил бумаги.

— Вы хотите знать? Для вас это так важно? — спросил Стоян.

— Ну, для полноты картины, — пожал плечами Прогнаевский.

— Для полноты картины вам я скажу, но прошу не вносить это в протокол, иначе я его просто не подпишу. Договорились?

— Хорошо, — вновь пожал плечами Михаил Васильевич. — Для меня это действительно не столь важно.

— Крест я спрятал в надежном месте, — сообщил Стоян. — Если я отсюда выйду, я, конечно, им воспользуюсь, чтобы безбедно дожить остаток дней. Если нет — то пусть он и останется там, где лежит сейчас. Представляете, кто-нибудь найдет крест, скажем, через сто лет — вот радости-то будет!

Михаил Васильевич достал самописку и внес поправку в протокол. Затем передал ручку Стояну, и тот расписался на всех листах протокола.

— Спасибо, — сказал Прогнаевский и поймал себя на том, что едва не протянул вору-святотатцу руку для прощального рукопожатия.

— Не за что, — ответил Стоян с легкой иронией, — было приятно побеседовать. Заглядывайте, если что…