Бригантина, 69–70

Из-за Волги и Которосли идет грозовая туча. Открытое глазу пространство так велико, что видишь и тучу с полыхающими внутри белесыми молниями, и пыльное, излучающее свет небо вокруг тучи, и дымы чернеющих по берегам обеих рек заводов, и древние церкви между заводами, и крыши домов, плоскости их стен, и далекую землю полей в перемещающихся тенях, словно затянутую дымкой, и матовый металл великой реки, в которую вливается другая река, еще освещенная солнцем…

Пусть простят меня ярославцы, испытывающие серьезные неудобства от дымящих заводов. Я и сам с сердечной болью смотрел сегодня, как ядовитый дым, колеблясь, скользит по глазури изразцов, по кирпичному орнаменту, по свежей позолоте. Дымы эти надо бы незамедлительно убрать, для чего, вероятно, имеются технические возможности. Но вот я стою на высоком мысу между двумя реками и не могу не любоваться дымящимся горизонтом — черные, серые, изжелта-белые клубящиеся дымы.

Обе реки потемнели от нависшей над ними тучи. Среди синеватой воды светлеется плоский песчаный остров, и две исполинские песчаные косы с двух сторон идут к этому острову от нашего берега. На острове зеленеют светлые пятнышки молодых деревьев. На обеих косах шевелятся, переползают с места на место, ходят из стороны в сторону загорелые голые люди — есть в этом зрелище что-то античное.

Мне рассказывали, что здесь были зыбучие отмели и топи и что устье Которосли, круто изгибаясь, входило в Волгу в том самом месте, над которым мы сейчас стоим с Гнедовским. Устье и теперь здесь осталось — узкая тихая излучина. Однако впереди, по ту сторону острова, течет сейчас прямой широкий канал. Канал был прорыт через низменный болотистый мыс, и вынутый из него грунт, намытый на возникший таким образом остров, сделал возможным посадить на острове деревья. И на обе длинные косы, охватывающие остров, прежде тоже низменные, заливавшиеся водой, был намыт песок, взятый из Волги и Которосли. Все это сооружение, свободно простершееся под высоким мысом Стрелки, вместе с находящимся здесь зеркалом воды достигает пятидесяти гектаров.

Я смотрю на белеющие среди синей воды плоские песчаные пространства, на низкую тучу над ними, в которой по временам вспыхивают молнии. Над широко открытым полукружием горизонта, вдоль которого расставлены заводы, уже висит дождь, оттуда тянет свежестью. Я думаю о том, что все увиденное мною в Ярославле, особенно же этот циклопический гидропарк, являет собою как бы слепок с души современника. Мне припоминается, как в Толчкове, на кружевном железном подзоре церковной крыши я вдруг разобрал сквозящую неуклюжими старинными буквами надпись: «Клыл мiсто Якоф Михайлов», — должно быть, крыл это место Яков Михайлов. Труд неизвестного мастера прошлых времен соединяется в моих мыслях с трудом сегодняшним. Я говорю об этом моему спутнику. Борис Васильевич Гнедовский, согласившись со мной, замечает, что нечто похожее хорошо описано Чеховым в рассказе «Студент». Мне приятна его подсказка, потому что он назвал любимый и мною рассказ.

«И радость вдруг заволновалась в его душе, — говорит о своем герое Чехов, — и он даже остановился на минуту, чтобы перевести дух. Прошлое, — думал он, — связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекающих одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой».

Владимир МОРОЗОВ Наши чумы стоят рядом

«На восточной стране, за Югорьскою землею, над морем, живут люди самоедь зовомыи Малгонзеи. Яд их мясо оленье да рыба… Сии ж людие не великии возрастом ллосковиды, носы малы, но резвы велми и стрельцы скоры и горазды. А ездят на оленях и на собаках, а платье носят соболье и оленье, а товар их соболи».[1]

«Летом здесь нет никаких дорог, все сообщение происходит по реке и на лодках, весь этот край без дорог в нем самом и к нему».[2]

«Оленеводство (в округе) имеет резко выраженное шкурно-мясное направление».[3]

Впервые о ненцах (самоедах) упоминается в летописи Нестора (конец XI века):

«Сказа ми Гюрята Роговичь Новгородец: послах отрок свой в Печору, люди, иже суть дань дающие Новгороду, и пришедшю отроку моему к ним, и оттуда иде в Югру, Югра же людие суть язык нем, соседят с Самоядию на полунощных странах».[4]

Может быть простым совпадением и в то же время весьма показательным тот факт, что о малом народе впервые упомянуто в связи со сбором дани.

Вместо пространного рассказа о преобразованиях в жизни малого народа, происшедших за последние 50 лет, позволю себе привести такой пример.