Брезентухи

Увидев растерянно замершую на пороге Лилю, Тихон обрадовался так, будто вдруг пообещали ему билет на кинокомедию «Джорж из Динки джаза». Засуетился, глазами закосил с этакой непонятной загадочностью.

— Я вот… тетрадку свою принесла, как ты просил, — нетвердо сказала Лиля. — А задачник у тебя есть?

«Есть, есть! С той самой, вырванной розовой страницей!» — хотелось крикнуть, но я только кивнул, стоя посреди комнаты, словно великолепный в своем молчании миляга с Лилиного огорода.

Тихон предупредительно освободил нам стол, а сам, прихватив альбом, оседлал табурет у окна. Вроде бы даже отвернулся, чтоб не мешать, склонился так, что короткая шея совсем ушла в плечи, и притих.

Условие задачи было простое. Я решил бы ее наедине с тетрадкой за пять минут. Но Лиля сидела совсем рядом, почти касаясь меня локтем, и мысли мои были так далеко от точек А и Б, через которые кто-то куда-то ехал.

Лиля была терпеливой наставницей. Она повторяла одно и то же и раз, и два, желая, чтобы ее подопечный сам постиг бесхитростную логику решения. Я понятливо кивал головой и нес какую-то околесицу.

— Что же тут непонятного? — сокрушалась она. — Ну вот давай сначала. Из точки А выехал один поезд, вот отсюда…

— А это что за марка? — спрашивал Тихон, вытянув над головой руку.

— Сиам.

— Интересно, — ворковал он и что-то мелкое творил за спиной. Не требовалось особой проницательности, чтобы приметить, куда Тихон «тырит» марки — в рукав. Проделывал он это хладнокровно, очевидно уверенный в моей благовоспитанности: не стану же я при Лиле уличать его в воровстве.

— А теперь найдем скорость второго поезда… Ну?.. — подбадривала, воодушевляла, умоляла меня взглядами Лиля.

— Что-то не совсем… — бормотал я, красный от стыда и неловкости. Мне как-то вдруг безразлично стало, встретятся ли наконец те самые поезда или нет, хоть вовсе свалились бы они под откос, в тартарары, нисколько жалко бы не было.

— Но это же так просто, — вздохнула Лиля.

Я чувствовал себя остолопом.

— А это какая марка?

— Не знаю!

— Интере-есно! — задушевно пропел Тихон.

Лиля поморщилась, словно чихнуть собралась, но не чихнула. Быть может случайно у нее вышло, но я истолковал все по-своему. Подтолкнул Лилю локтем, кивнул на отгородившуюся от нас спину. Так по-стариковски горбатилась она над табуретом, что мы рассмеялись.

Тихон закрутил головой:

— Вы чего это?

— Надежно загородился, — сказал я.

— А-а…

Как только поезда встретились там, где им было положено, Лиля засобиралась уходить. Тщетно я уговаривал ее остаться еще хоть ненамного. Лиля лишь потряхивала косичками: нет-нет, ее уже ждет мама.

Тихон вдруг вспомнил, что и его с нетерпением ждут дома дед с бабкой, торопливо напялил свою борчатку…

Мы проводили Лилю до самого ее дома, где росли такие высокие, пахнущие весной тополя. Она помахала нам варежкой, сморщила нос на прощанье, словно собираясь чихнуть…

— Ну, мне налево, — с облегчением сказал Тихон, едва мы отошли от калитки.

Расставаясь, я крепко пожал короткопалую его ладонь, от души, не без намерения потряс ее. Вот это был фокус! Из рукава пестрой стайкой порхнули нам под ноги разноцветные, изрядно помятые марки, те самые, которые я начал коллекционировать еще до школы.

У Тихона была четкая реакция на такие случаи жизни. Он вскинул локти к лицу, приготовившись защищаться. Сопя и подбадривая себя разными словечками, мы затоптались друг против друга по вязкой, чавкающей грязи, он — в подшитых кожею чесанках, я — в новеньких еще сапогах…

Красивые у меня были сапоги. Жаль, не дожили они даже до Победы, развалились за месяц. В том неповторимом, пропахшем тополиными ночками апреле мы с мамой навсегда уехали из Чулыма.