Брет Гарт. Том 3

— Я вижу — ты торжествуешь. Ты сделал свое дело, сказал все, что хотел. Теперь моя очередь. Уж не думаешь ли ты, что я пришла сюда сказать тебе спасибо? Нет! Я пришла сказать, что, хотя мой муж оскорбил меня, прогнал, отшвырнул ногой, я — униженная, брошенная им, — люблю его одного. Люблю так, как не любила еще никогда в жизни, как не полюблю уже никого, так же сильно, как ненавижу тебя. Я люблю его и пойду за ним на край света, а если надо будет, поползу на коленях. Его ненависть дороже мне, чем твоя любовь, слышишь, Виктор Рамирес? Я пришла, чтобы сказать тебе это. И не только это. Тайну, которую ты мне сейчас сообщил, — все равно, солгал ты или нет, — я передам ему. Я помогу ему отыскать его сестру. Я заставлю его полюбить меня, чего бы мне это ни стоило, даже если придется заплатить за то жизнью. Слышишь, Виктор Рамирес, жалкий трус, испанский выродок, ублюдок, полукровка? Скрежещи во тьме зубами, сколько угодно; я уже знаю тебя, ты, верно, так же скрежетал зубами, когда Гэбриель ухватил тебя за шиворот. Представляю, как ты был хорош в эту минуту, Виктор! Да и чего от тебя ждать? Секретарь пресидио, похитивший у умирающей девушки ее документы! Отважный офицер, сдавший крепость торгашу-янки, приехавшему верхом на муле! О, я отлично изучила тебя, разгадала с первого взгляда, с того самого дня, когда решила сделать тебя слепым орудием своей воли. Чего же ты медлишь, вытаскивай свой нож. Я не боюсь тебя, жалкий трус! Я не буду звать на помощь. Убей меня, если хочешь.

С безумным нечеловеческим воплем, исторгнутым яростью и смертельной обидой, он замахнулся на нее ножом. И тут она увидела, как из темноты протянулась чья-то рука и упала на плечо Рамиресу, как он с проклятием обернулся и забился отчаянно в руках Деварджеса. Не дожидаясь исхода схватки, даже не поблагодарив своего спасителя, она пустилась бежать что было мочи.

Она бежала до самого дома, думая все время об одном. Набросав карандашом несколько строк, она позвала слугу-китайца.

— Вот записка, А Фе, для мистера Конроя. Ты найдешь его у юриста Максуэлла, а если не застанешь, спросишь, где он. Ты должен разыскать его во что бы то ни стало. Если он ушел из Лощины, пойдешь за ним следом. — Она вручила ему золотую монету. — Разыщи его в течение часа, и я дам тебе еще золотой. Беги скорее!

Познания А Фе в английском языке были невелики, но в данном случае он понял речь своей хозяйки без помощи переводчика. Он кивнул, сказал: «Моя понимай, моя бегай быстло», — каким-то волшебством заставил и записку, и золотую монету прыгнуть прямо к себе в рукав и проворно пустился в путь. А Фе был не таков, чтобы отвлекаться по пустякам от порученного ему дела. Когда, сбегая вниз по холму Конроя, он услышал шум в кустарнике и крики о помощи, он лишь пробурчал про себя: «Ходи к чертям, моя не дурак», — и сосредоточенно зарысил своим путем. Через полчаса он был в конторе у адвоката Максуэлла. Гэбриель ушел час тому назад, никто не знал куда. Подумав несколько секунд, А Фе помчался к подножию холма, где артель его соотечественников рыла канаву. Подойдя, А Фе, на высочайшей ноте и в форме, приближавшейся к речитативу, испустил одно за другим множество восклицаний, смысл и содержание которых остались навсегда тайной для работавших неподалеку старателей-американцев. Но на китайцев речь А Фе произвела магическое действие. Изумленные старатели не успели даже оглянуться, как китайская артель бросилась врассыпную; через минуту все они, включая А Фе, шагали каждый по избранной для себя дороге или тропинке, соединявшей Гнилую Лощину с внешним миром.

По счастью, А Фе сделал правильный выбор. Не прошло получаса, как он увидел того, кого искал: Гэбриель сидел на большом валуне, неподалеку от дороги и курил трубку. Дорожная сума, кирка и лопата лежали у его ног. А Фе не стал терять времени на пояснения и переговоры. Он вручил своему хозяину записку и пустился в обратный путь. Еще через полчаса вся китайская артель молча рыла канаву, как будто ничего за это время не про изошло.

Гэбриель отложил трубку, после чего с минуту с нерешительным видом держал записку между большим и указательным пальцами. Потом, развернул ее и сразу узнал мелкий, аккуратный почерк своей жены — она вела его счетные книги и не раз писала под его диктовку. Что-то смутно похожее на сожаление владело его душой, пока он оглядывал эти несколько строк, не пытаясь пока еще приступить к чтению. Потом, разбирая написанное по слогам, усердно шевеля губами, повторяя по нескольку раз одно и то же слово, как это в обычае у недостаточно грамотных людей, прочитал следующее: