Брет Гарт. Том 3

Жара держалась не только в Сан-Франциско. Бухта Сан-Пабло нестерпимо сверкала под лучами солнца; Сан-Хоакин и Сакраменто медленно катили свои желтые воды, словно это были потоки раскаленной лавы; жаждущий хотя бы легчайшего веяния ветерка, дикий овес полег на западных отрогах Контра-Коста, а над восточными склонами стояли облака дыма от непрекращающихся лесных пожаров. Скорбные пшеничные поля в равнине оделись в пыль и пепел. Дилижанс, следовавший из Уингдэма в Гнилую Лощину, вздымал на своем пути смерч из краснозема, который светился ночью и днем, подобно огненному столпу, и заставлял близких к обмороку пассажиров устремлять страждущие взгляды к снежным вершинам Сьерры. В Калифорнии стояла неслыханная жара. На тех, кто осмеливался утверждать, что подобное уже бывало, глядели как на врагов рода человеческого. В поселке Мэрфи некий безрассудный испытатель природы осмелился предсказать, что недавнее землетрясение должно вот-вот повториться; в ожидании тех счастливых дней, когда метеорологические прогнозы будут пользоваться большим успехом у населения, ему пришлось спешно оставить родной поселок.

Жарко было и в Гнилой Лощине, в пышущих зноем ущельях, на раскаленных отмелях, на песчаных откосах. Жарко было даже на холме Конроя, в тени темно-зеленых сосен и на широких верандах конроевского особняка. Должно быть, именно по этой причине миссис Гэбриель Конрой рано поутру, едва проводив мужа на обогатительный завод, сбежала из своих отдающих краской и свинцовыми белилами покоев под защиту благоухающих степенных сосен по ту сторону холма. Возможно, впрочем, что какую-то роль в ее ранней прогулке играла и доставленная ей накануне вечером по секрету таинственная записочка, которую она сейчас, присев на поваленную сосну, принялась перечитывать вновь.

Какой удобный случай набросать ее портрет! На ней была соломенная шляпа с широкими полями; форма головы у нее была не идеальной, однако, искусно завивая и укладывая свои пышные белокурые волосы, она справлялась с этим природным недостатком. От жары щеки у нее увлажнились, бледное лицо слегка порозовело, быстрые серые глаза засветились нервным блеском. Должно быть, по той же причине рот у нее был сейчас полуоткрыт, и это скрадывало жесткую линию изящно очерченных губ. Она бесспорно поздоровела. Платье, которое она носила очень длинным, как многие миниатюрные женщины, резко обрисовывало талию, и было не трудно убедиться, что она уже не та сильфида, которую обнял Гэбриель в роковой для него день в каньоне. Она казалась теперь более томной, более чувствительной к неудобствам; сейчас, например, она долго устраивалась на примитивном лесном сиденье с капризным выражением лица, которое было для нее внове и, бесспорно, увеличивало ее женское очарование. В тонких, сухощавых, с белыми ноготками пальчиках она держала развернутую записку и читала ее, чуть улыбаясь. Текст был таков:

«Я буду ждать тебя в десять утра на холме возле большой сосны. Знаю, ты придешь. Не вздумай пренебречь мною. Я оскорблен и опасен. Виктор».

Все с той же улыбкой миссис Конрой сложила записочку и тщательно спрятала ее в карман. Слегка сжав руки между колен, она погрузилась в спокойное ожидание; раскрытый зонтик лежал у ее ног; трудно было бы вернее нарисовать женщину, пришедшую на свидание к любимому человеку. Вдруг быстрым нервным движением она подобрала ноги и внимательно оглядела землю вокруг себя, словно опасалась, что к ней неслышно может подползти какое-нибудь коварное пресмыкающееся. Вслед за тем она поглядела на часы Он опаздывал уже на пять минут. В лесу стояла глубокая дремотная тишина. Где-то вдалеке со сна закаркал грач. Шустрая белка начала было спускаться вниз по стволу ближней сосны, но, увидев зонтик, мгновенно распласталась, прижавшись к дереву и раскинув лапки, — воплощение безоглядного страха. Пробегавший мимо заяц тоже наскочил на зонтик; сердчишко так и заколотилось у косого; он решил: тут ему и конец. Потом послышался негромкий хруст валежника, — шаги были мужскими; миссис Конрой подхватила уже натворивший столько бед зонтик, скрыла в его тени холодный блеск своих серых глаз и застыла в ожидании.

Вверх по тропинке неторопливо поднимался мужчина. Вскоре она убедилась, что это не Виктор; потом, пристальнее вглядевшись, побледнела, слегка вскрикнула и поднялась с места. Это был испанский переводчик с Пасифик-стрит. Она успела бы убежать, но он вдруг обернулся и закричал с тем же отчаянным волнением, что и она. Оба стояли и глядели друг на друга молча, с трудом переводя дыхание.

— Деварджес! — промолвила миссис Конрой почти неслышно. — О боже!

Незнакомец горько рассмеялся.

— Да! Деварджес! Бежавший с тобою негодяй Деварджес! Деварджес, предавший твоего мужа. Погляди же на меня. Вот я, Генри Деварджес, твой деверь, твой сообщник, твой возлюбленный, жалкая пешка в твоих руках!

— Тише! — умоляюще сказала она, вглядываясь в глубину леса. — Умоляю тебя, тише!