Бремя живых

– Пусть будет так, надо же как-то все это сформулировать, – согласно кивнул Шлиман. – И если вы уйдете, сумеете пройти грань времен и вернуться, возможно, вас действительно встретит здесь нечто вроде новой, своеобразной, но безусловно дружественной общины… И если она за это время сложится, сможет существовать независимо от вашего здесь присутствия, тогда и состоится главный разговор.

– А вы, Микаэль, все-таки остаетесь где-то на позициях солипсизма? То есть мы здесь появились – появились и вы, в данном виде и качестве. Мы уйдем – не станет и вас? Вы ведь этого опасаетесь?

– Не исключаю и такой вариант, – вполне серьезно и с долей печали в голосе ответил Шлиман.

– Да ну вас, Миша, это ведь уже совершеннейшая ерунда! Вы просто всмотритесь в себя внутренним взором. Представьте: как это может быть? Вы есть то, что вы есть. Как там вы себя конкретно чувствуете и воспринимаете, сейчас не важно. Но предположим, что вы – только мое представление. Так это ведь только для меня! А кто, в таком случае, я для вас? Вы для самого себя? И как вы представляете свое исчезновение, если исчезну я? Как будто электролампочка перегорела и стало темно? Или как кинопленка оборвалась в аппарате? Если это случится в близком будущем, то уже сейчас вы не имели бы возможности ни говорить, ни думать, ни строить какие-то планы. Если вас не будет через час, вас нет уже сейчас! Вы поняли, о чем я?

– Кажется… – с видимым усилием ответил Шлиман.

А Вадим все не мог остановиться.

– Именно это я сообразил и осознал, ведя последний бой на перевале. Мне все стало очевидно и ясно. Если я сегодня буду убит, я не могу видеть все, что я вижу вокруг, я уже не могу чувствовать и думать. Потому что все происходящее имеет реальность и смысл только в том случае, если я это осознаю с некоторого отдаления, вспоминаю, если угодно. Поскольку абстрактного настоящего не существует! Вы улавливаете ход моей мысли?

– Улавливаю, улавливаю. Вам бы надо было, Вадим, родиться лет на пятьсот раньше. Из вас вышел бы хороший схоласт, что христианский, что иудейский. Но мысль в принципе верная. Получается: если человеку суждено умереть – неважно, через какой промежуток времени – через час или через сто лет, – он все равно не может воспринимать окружающего и осознавать себя, как личность?

– Выходит, так, – радостно согласился Ляхов. – И именно поэтому вы, капитан, существуете сейчас, мыслите, помните все, что было с вами раньше, и продлится это – не знаю сколько, может быть – всегда. Оцените, до каких высот просветления может подняться человек, в частности – я, лежа под пулями и зверски боясь умереть…

Вадим вдруг снова задумался, тревожно огляделся по сторонам и еще раз приложился к фляжке.

– Так, может быть, именно там и именно я своим мощнейшим желанием выжить создал саму возможность существования мира, в котором данная гипотеза является аксиомой?

Безусловно, целью этого абсурдного диалога, почти целиком, если не по сути, то форме построенном аналогично текстам писателей так называемого «потерянного поколения»[71], являлось желание Ляхова окончательно сбить с нарезки мозги (искусственные или естественные – не важно) того существа, которое могло за ними наблюдать или даже направлять ход событий.

– А если вы, Вадим, так же, как и я, умерли в свое время, а сейчас просто не можете вспомнить именно момент смерти? Меня убили так, что я видел это и успел прочувствовать, а вас убили внезапно, ваша смерть наступила быстрее, и вы о ней до сих пор не знаете. И продолжаете вести себя подобно живому…

– Здорово, Миша, это зверски тонко. Правда, мы окончательно перешли в ту сферу чистого разума, где абсолютно любое утверждение является одновременно истинно верным и настолько же ложным. Да, я умер и могу даже предположить когда. Но одновременно я ухитряюсь ощущать себя не менее живым, чем прежде. И даже испытывать намного более увлекательные приключения, как я их понимаю. Я пью водку и получаю от этого удовольствие. У меня появилось намного больше интересных и любвеобильных женщин, чем я имел их при жизни. Я, наконец, общаюсь с вами и вижу разницу… Так о чем грустить?

Кто его знает, вдруг именно так выглядит христианский рай? А если вам до сих пор не слишком нравится чувствовать себя мертвым, так вдруг это свойство уже вашего, иудейского представления о загробной жизни? Я, помнится, что-то такое читал. Вроде бы в вашей религии нельзя заслужить ни рая, ни спасения добрыми делами, личным мужеством или раскаянием в момент смерти. Неостроумно придумано вашими раввинами, скажу я вам. У нас – лучше, ибо сказано: «Нет лучшей участи, как живот положившему за други своя!»