Бремя живых

— Стоит ли? — Тарханов отчего-то не разделял его восторга и эйфории. Может быть, потому, что сидел за своим пультом почти как простой пассажир, не уловив еще прелести капитанства. — Восемнадцать узлов, по-моему, в самый раз. Большинство каботажников и того не делают, насколько я знаю.

— Так то ж каботажники! Ты еще портовый буксир в пример поставь! А это — настоящий корабль! Интересно, как на тридцати будет…

— Кончай, — не поддался на провокацию Тарханов. — Раздухарился ты не в меру. Будет еще время. Ты бы лучше разворачивался да попрактиковался в гавань входить-выходить, сообразил, как на этой штуке тормозить, по-сухопутному выражаясь…

Ляхов понял, что товарищ абсолютно прав. Если они собираются плыть, подобно древним мореходам, в виду берега, от мыса к мысу, останавливаясь на ночевки в подходящих бухточках или встреченных по дороге портах и гаванях.

Здесь главное — именно умение проходить узости, не впереться на отмель или подводные камни, швартоваться к пирсам, становиться на якорь. А следовательно — назубок знать, когда и на каком расстоянии от берега следует переходить с «малого вперед» на «полный назад», заранее представлять, как себя при этом поведет корабль. Чувствовать инерцию судна, нутром представлять радиусы циркуляции на каждой заданной скорости. Помнить к тому же, что при глубине под килем менее четырех, кажется, осадок корабля мощность двигателей падает вдвое и руль ведет себя совсем не так, как на чистой воде. А уж насколько все усложняется, если в море не штиль, а волнение, меняющий при изменении курсов направление и силу ветер…

Вадим вдруг вспомнил, что на дворе стоит, скорее всего, февраль в самом начале, и нынешняя тихая и теплая погода — не более чем атмосферная аномалия. Впереди наверняка предстоят еще и шторма, и метели, особенно по мере продвижения на север.

Романтическое настроение само собой улетучилось.

В принципе доктор на мостике у штурвала — это примерно то же самое, что штурман со скальпелем у операционного стола.

— Все так, командир, спорить не с чем. А все равно жалко. Сейчас бы врубить на полный, узлов под сорок, — и через сутки мы в Стамбуле! Глядишь, и погода испортиться не успеет… Скучный ты человек. Ну хорошо, пошли, будем пробовать до места швартануться.

Входить в ковш гавани оказалось намного страшнее, чем выходить из него в открытое море. Когда, издергав дизеля на реверсах, Ляхов все-таки приткнулся к пирсу, тельняшку можно было выжимать.

…После четырех дней непрерывных тренировок Вадим решил, что кое-что у него начало получаться. И ему уже не хотелось бросать здесь «Статного», с которым он почти сроднился. Чем-то вроде предательства это пахло. Первый корабль — это как первая любовь. Сначала страшновато, сердце колотится и руки дрожат, а потом все как-то образуется почти само собой.

Так и здесь. Упражняясь в швартовках, он всего три раза не слишком удачно прижался к стенке, да и то без особых последствий. Два раза стер краску до белого металла на левой скуле и снес крышку клюза, а один раз грубо навалился кормой, прогнул транцевый лист, но винты, слава богу, не повредил.

Однако решено было идти домой на «Сердитом», систер-шипе «Статного», который был поновее, а главное — с большим вкусом и комфортабельнее отделан.

Пока Вадим осваивал искусство кораблевождения в одиночку, Тарханов, Розенцвейг и девушки старательно и увлеченно обустраивали корабль, который должен был стать не только средством передвижения, но и домом на несколько ближайших месяцев. А то и… Но об этом думать не хотелось. И не полагалось.

Катер был тщательно, в меру возможности и квалификации его и Тарханова, подготовлен к дальнему походу в техническом смысле. Дизеля проверили на холостых и полных оборотах, во всех картерах, цилиндрах гидравлических устройств на всякий случай сменили масло, от береговой станции довели до нормы заряд аккумуляторов и давление в воздушных баллонах и углекислотных системах пожаротушения.

Само собой, боевой катер — отнюдь не прогулочная яхта, которая при равном и даже намного меньшем водоизмещении способна была обеспечить своих пассажиров приемлемым комфортом для трансокеанского, а то и кругосветного путешествия.

Автономность катера, то есть срок нахождения в море на переходе или при выполнении боевой задачи, по замыслу конструкторов, не превышала одной недели. Поэтому удобства жизни на нем были самые минимальные. Все, что касалось условий обитаемости людей, заведомо принесено в жертву военно-технической целесообразности. Весь объем корпуса и надстройки был до предела напичкан орудиями уничтожения себе подобных, боеприпасами, приборами и оборудованием, предназначенными для обеспечения бесперебойного функционирования боевой техники.

Кем-то из флотских теоретиков еще в середине девятнадцатого века было сказано, что боевой корабль — всего лишь платформа, предназначенная для доставки артиллерии к месту сражения.