Бремя выбора. Повесть о Владимире Загорском

Неужели всем революциям суждено всего лишь повторять судьбу французской революции? А если не суждено, если история все-таки действительно развивается по спирали, то в чем же мы пошли дальше, оказались выше? Только ли в том, что продержались не 72 дня, как они, а в десять раз больше?

Нет, мы пошли дальше не только в количество дней. Они героически умирали — мы остаемся героически жить, вот она, главная разница. «Героизм длительной и упорной организационной работы… — говорит Ленин, — неизмеримо труднее, зато и неизмеримо выше, чем героизм восстаний».

Мы остаемся жить, а значит, переносить не только взлеты, но и падения. Идти к победе и предугадывать возможные отступления. Отступления — по не смерть, какой бы героической фразой она ни венчалась.

…Как будто сама природа создала меньшевизм, чтобы он при всех кризисах исполнял функцию противовеса большевизму, функцию изнанки, обратной стороны медали, функцию «решки» в игре судеб страны.

— Председателем специальной комиссии назначается Василий Матвеевич Лихачев, — продолжал Дзержинский спокойно, как на обычном, рядовом совещании. — Работа проводится в строжайшей тайне. Вы знаете, чем грозят разглашение. Но дело не только в панике. Сколько ликования, силы, уверенности такое наше решение придаст врагу, окажись оно разглашенным! А враг не за горами. Деникин движется на Орел и Тулу. «В Москву за святой водой!» — вопит его воинство. Все последние приказы Деникина начинаются словами: «Имея конечной целью захват сердца России — Москвы, приказываю…»

Сердце России. Истерзанное голодом, разрухой, болезнями. За первую половину года смертность по Москве увеличилась вдвое. Испанка, тиф, цинга, дистрофия. «За торговлю вшивым бельем — расстрел на месте». Половину своего населения растеряла Москва. В феврале семнадцатого в городе было два миллиона сорок три тысячи жителей. К осени девятнадцатого осталось чуть больше миллиона. Пустуют около десяти тысяч квартир — некому, некогда, не на что сделать даже пустяковый ремонт, а в таком состоянии для жилья они не пригодны. Исчезли но Москве жестяные вывески — пошли на ведра.

Но главная беда — голод. Летом стало хуже, чем было зимой. Если в апреле каждый член рабочей семьи получал в день по карточкам 216 граммов хлеба, то в июне стал получать 124 грамма. Мяса в апреле 64 грамма, в июне — 12. Постного масла снизили с 28 граммов до 12. Полфунта картошки выдавали в апреле — в июне картошку не получали совсем.

Бывшая знать, чиновные дрожали от страха: скоро нас начнут резать как паразитов. Толковали библию, мусолили все места о гладе и море, по даже в священном писании ничего не говорилось о том дне, когда из помоев исчезнут картофельные очистки.

8 июля в некоторых районах Москвы не выдали хлебный паек. Одна из работниц на фабрике «Богатырь» в Сокольниках упала в обморок от истощения. Фабрика прекратила работу, женщины подняли шум. Вдобавок пронесся слух, будто фабрику на днях закроют, нет сырья, зарплату платить не будут. Слухи были верны отчасти, фабрику закрывали временно, пока не подвезут сырье, но рабочих не выбрасывали на улицу, профсоюз принял решение платить по три четверти заработка во время простоя. Однако страсти закипели, стихийно собрался митинг, особенно шумели женщины, было их большинство, как и на всякой фабрике этого тяжелого лета. Митинг без долгих споров принял решение: идти всей толпой к Сокольническому Совету и требовать хлеба. Члены партячейки надорвали горло, крича свое предложение: не ходить толпой, проявить сознательность, выделить делегацию, пусть она расскажет Совету о положении на фабрика и изложит наши требования, там поймут, не царская власть, а рабочая. Но предложение партячейки заглохло в криках. Толпа вышла на улицу и двинулась к Совету. Уже появились горластые организаторы: «Надо поднять другие фабрики!» Несколько женщин отправились в Лефортово на Суворовскую мануфактуру, принялись там актировать, а довод один, всем понятный: хлеба!

Суворовская мануфактура прекратила работу.

Толпа с «Богатыря» двигалась к Совету. Уже кричали: пойдем па Преображенскую площадь и дальше, на Каланчевку, к площади трех вокзалов, будем поднимать на пути все фабрики и заводы.

О волнениях сразу же стало известно в Сокольническом комитете РКП (б). Немедленно были посланы к «Богатырю» все коммунисты с наказом: присоединиться к толпе, влиться в хвост и всеми силами уговорить людей, успокоить, разагитировать, предложить действовать организованно, не идти на поводу у безответственных крикунов. Люди опытные, авторитетные, они сумели сделать свое дело. На Преображенской площади толпа уже разбилась на отдельные группы. К вокзалам прошли человек тридцать, не больше. Снять с работы другие фабрики не удалось.

Однако и в среду «Богатырь» не работал. Вывесили белый флаг, знак ропота и недовольства. Требования все те же: хлеба. Настояниями и даже угрозами женщины с «Богатыря» не давали работать и Суворовской мануфактуре уже второй день. Стихия улеглась, запахло контрреволюционной агитацией.