Бремя выбора. Повесть о Владимире Загорском

Дан поравнялся с Соболевым:

— Вопросы ко мне есть?

— Нет вопросов.

— Повторяю, ни в коем случае не заходить с Леонтьевского, там наверняка охрана.

— Мне все ясно, прошу без паники, — самодовольно отозвался Соболев.

Дан ему все подробно объяснил днем, схему нарисовал и руками показывал, какая высота ограды, высота балкона, напомнил про сад (темнота, деревья, укрытие), объяснил, как расположен зал, доказал, что лучшего места для метания, чем балкон, не придумаешь, как будто графиня Уварова именно с этой целью строила особняк с таким балконом. Если же и в саду охрана, действовать по обстановке, то есть перебить охрану, как-никак, террористов пятеро, и все стрелки, к тому же им на руку фактор неожиданности. Пока охрана вопрошает «Стой!» да «Кто идет?», они тут же открывают пальбу и бросают в окно бомбу — в любом случае! И уходят, отстреливаясь и прикрываясь гранатами. Все последовательно, быстро, отчаянно и наверняка.

Дан пошел вперед. Здесь ему знаком каждый камень. Полтора года назад в особняке графини Уваровой помещался ЦК левых эсеров. Здесь они собирались все — Мария Спиридонова, Камков, Колегаев, Майоров, Саблин… Полтора года — и никого не осталось. Утихомирились. Забыли, что Дана не укротишь. Вспомаят. Услышат.

Идет Даниил Беклемишев по переулку — метальщик. Так называли себя террористы «Народной воли». Метальщиком был в числе прочих и Александр Ульянов. Нынче судьба жестоко посмеется над их кланом. Один брат по-гиб от руки тирана как метальщик. Второй брат погибнет с руки метальщика…

Возле Капцовского училища, полосатой махины с башнями, остановился извозчик. Голоса. Дан сдержал шаг, сунулся в темную нишу, ощущая мокрыми лопатками холод камня через пальто. Сошли двое, нырнули в подъезд. Извозчик развернул клячу, копыта зацокали в сторону Тверской.

«Один брат от руки тирана, второй брат от руки метальщика — это я хорошо придумал, великолепно». Дан приободрился, акция приобретала историческую протяженность.

В переулке было тихо, темно и пустынно, будто вымер переулок пли притаился в ожидании — что будет завтра с восходом дня? Укладываются спать с тревогой и с неусыпной надеждой па перемены к лучшему. Что бы пи случилось, все, что ни делается, к лучшему. Так легче дышится.

— Гражданин, минутку, — услышал он вкрадчивый голос и вздрогнул — никого не видно, пусто, сунул руку в карман, к железу.

От кирпичного столба ворот отделилась фигура красноармейца.

— Что вам угодно? — холодно спросил Дан.

— Прикурить не найдется? — Я-ваша-тетя подошел вплотную, держа в руках светлый портсигар, и вполголоса сказал: — Загорского на собрании нет.

Дан с жаром выругался.

«Но ведь ты же к этому и стремился — оставить его в живых. Чем же ты теперь недоволен?»

— А где он?

«Он нужен мне не только живой, но еще и в моих руках».

— Насчет «где» уговора не было.

Дан выругался. Охватила злость. Второй промах с утра. Не забрал браунинг у Берты. Проворонил Загорского.

— А Ленин здесь?

— Где же ему быть, зде-есь, — уверенно, будто кто его работа, ответил Я-ваша-тетя. — А Загорский в Моссовете, там тоже собрание, я узнал.

Уже легче, Ленин здесь и Загорский недалеко. Но все-таки худо, когда план хотя бы отчасти меняется. Что-то Дану мешает. Ах вон что, благородные чувства! Как теперь будет выглядеть его акция по спасению? Через час ахнет бомба, а Загорский в другом месте. Моссовет его спасет, а не Дан. Квитыми им не быть. «Ты — мне, я — тебе» но попляшет.

Что теперь? Идти домой, спать, от-дыхать?

Но что его ждет дома, что-о-о?

К чертям собачьим! Чего он вообще хотел, он уже забыл.

Берта все карты спутала, Берта…

— Если будет добавка — половина, я его возьму из Моссовета.

Какая, к чертям, добавка, Бонапарт не даст ему пи копейки больше. Десять тысяч он записал в блокнот, показать порядок в тратах, дескать, взял, дай отчет, мотивируй революционную потребность, а не то — приговор.

— Не успеем. — Дай не мог сказать, что ему печем платить. И кому? Подчиненному. Но какие могут быть подчиненные в отряде вольных партизан? — Не успеем, они уже вот-вот… — Он прислушался к тишине, будто взрыв будет где-то за сотни верст, а не за три дома отсюда. — Ты свободен.

— Я не виноват, товарищ Дан, я бы взял, а теперь что выходит? Я свое дело сделал, — начал торговаться Я-ваша-тетя. — Я-то при чем, если его пет? А пройти туда мне стоило, на волоске висел. Я-то при чем, если его нет…

Вот кто действительно послан в мир господом для наглой пробы. Революционный партизан называется. Ландскнехт, наймит. Древнейшая мужская профессия — продать себя. Не тело, а дело. Свою хватку, умение, смекалку, свою, в любом случае, жестокость. Ударить по хребту, по черепу — это и есть жест о кость. Костоломный жест.

— Расчет завтра, в штабе, — раздраженно прервал его Дан, — Полностью, как договорились.

— Он должен подойти, — обрадованно сказал Я-ваша-тетя в ответ на такую милость. — Ко второму вопросу. Может, встретить?

«А что. это идея. Я его сам и встречу». Он снова загорелся, почуял удачу. Как будто ему одного только и хотелось: встретить Загорского, повидаться.