Бремя удачи

Качественное изменение произошло позже. Я тогда впервые попробовала менять знак чужой удачи, избавив отца от проклятия. Расплатилась за новое умение временной утратой дара и пониманием того, что видеть поле удачи двух сотен жителей ремпоезда и большого города, не говоря о целой стране, – это очень, очень разные уровни.

Наконец меня загнали в угол и выстроили обстоятельства так, что для удачи вроде бы не осталось места: все варианты просчитаны заранее и все пути «счастливого избавления» заблокированы. Я могла умереть – или взлететь. То есть обрести веру в своего мага, который взрослой птице просто необходим. Я в первый раз отдала ему право выбирать в условиях отсутствия выбора. И оказалось, что для нас двоих нельзя заблокировать все варианты.

Я по возможности внятно пересказала свои рассуждения Хромову. Он не спорил.

– Рена, в теории можно заблокировать даже пару «маг – птица». Но именно в теории. На практике это действительно очень сложно, а то и невозможно. Ты взлетела, ты теперь не какой-то простой и малосущественный статист, не принимаемый в расчет. Ты очень важная, – он улыбнулся, – птица в большой игре. Убивать тебя даже пробовать не станут, оценив сполна невезучесть тех, от кого ты отворачиваешься, пусть и посмертно… Но подчинить и использовать взрослую сильную птицу захотят многие. Смысл пары «маг – птица» очень тонкий, сложный и всегда разный. Никто не знает заранее, как сложится следующая пара.

– Карл Фридрих являлся высшим магом. И его птица была…

– …сильная, властная, склонная к практичности и торгу, временами она мечтала о титуле императрицы, – отозвался Сема, явно повторяя слова моего отца. – Карл был ее совестью и ее спонтанностью. Он помог ей остаться человеком и не утратить живость души. Птица, теряющая себя, теряет и свою удачу.

– А ты?

– Рена, а я тебя просто люблю, – как-то буднично сообщил Хромов. – С душой у тебя все в порядке, живее некуда. С логикой похуже, с пониманием большой игры и того ужаснее. Быть может, не так уж плохо, что я не маг и даже не инженер, а всего лишь журналист-недоучка. Я умею искать факты, сопоставлять и сомневаться. При должном везении, которого у тебя предостаточно, мы постепенно составим интересную пару. Главное – не торопиться. И для начала научиться складывать крылья. Отдыхать.

– Семочка, это ты мне предложение сделал?

Хромов рассмеялся. Видимо, я его действительно потрясла чисто женской логикой, всегда выискивающей не то, что должна искать логика нормальная. Он пожал плечами:

– Ренка, мы ведь договорились. Пока ты сама не сочтешь себя взрослой, никаких разговоров на эту тему. Но потом… Боюсь, если я не сделаю тебе предложение, нас поженят указом Платона Потаповича. Без права отказа и замены приговора на другой вид наказания вроде безобидной северной каторги.

– Повезло мне. Бризов так и говорил: ты монстра, Ренка, и не найти тебе мужа без вмешательства магов и тайной полиции.

Хромов усмехнулся, частично признавая мудрость своего приятеля Лешки. Что-то собрался сказать, но тут в дверь купе постучали. Деликатно так, с заведомым страхом перед моей удачей, которая может запросто сменить знак.

Я прикрыла глаза. Я – котел. Или птица. Вот еще незадача! Вы летающий котел видели? Неудачную Сема выбрал аналогию, ну да ладно. Я – птица. Я в небе, плыву и гляжу на поезд, на котел паровоза, на расстилающиеся слева от путей жирные плодородные поля Синильского уезда, уже оправляющегося от засухи. На лежащие справа за большой рекой пески Таврского уезда. Общая удача ровненькая, блекленькая, и только нитка железной дороги звенит сплетением судеб и обстоятельств.

– Войдите, – вежливо предложил Семен, солидный обозреватель «Столичного курьера».

Я открыла глаза и кивнула. Ну вот, отделилась от толпы, вроде бы успешно: птица сидела где-то на котле, а Береника фон Гесс пыталась быть человеком. Неприметным. Начпоезда опасливо заглянул в щель, покосился на Хромова, на меня. Просветлел лицом и скользнул в купе. Молитвенно сложил пухлые ладошки, закатил поросячьи глазки и расплылся в улыбке. Ага, жизнь дорожает. Уж кому сетовать на недоедание, но только не начпоезда на южном, самом богатом направлении, да еще летом. Как это у него от улыбки щеки не трещат!

– Сошла на станции? – шепотом уточнил начпоезда, вздрогнув и оглянувшись на дверь смежного купе. Дождался ответного кивка Семки, снова заулыбался: – Вот счастье-то… Семен Семенович, вы уж не обессудьте, совет надобен, я и явился в надежде. Билетов-то народец докупил многовато, а тут чудище окопалося. Откуда мне хоть два купе раздобыть? Но ежели она сошла… Уж эта барышня куда приятнее, не кричит криком, не рычит тоже.

Начпоезда смутился, покашлял. Я не кричала и не рычала, я сидела статуей и себе не верила. Он меня видел и опознал, он глядел мне в глаза и просил пристроить родичей и вылечить сестру. И теперь он же в упор рассматривал, но не узнавал во мне меня.