Бремя одежд

– Да, да. Я подумал, что все дети дурачатся, говорят совершенно непредсказуемые вещи, но что меня поразило – он… викарий… совсем не попытался остановить мальчика. Грейс очень расстроилась, а он – ничего, даже не отреагировал так, как это сделал бы в подобном случае обычный мужчина – не пригрозил мальчишке, что нашлепает его по заду. Просто стоял и улыбался. Я чувствовал себя ужасно, тетя Аджи, наверное, уже ничто не обидит меня больше, чем эти слова ребенка – «Мне не нравится этот человек». Я понял, что если не хочу испытать еще что-нибудь в этом роде, то должен немедленно уйти. Это чувство не покидало меня до тех пор, пока я не достиг своего дома и не увидел мать, сидящую у камина. С тех пор, как я вернулся, мы с ней беседовали не так уж много, но в тот день она, видно, поняла, что что-то произошло, и начала говорить. Сказала, что у нее все в порядке, что она справится и без меня и что пока я отсутствовал, она все делала сама, а я, мол, должен устраивать свою собственную жизнь… устраивать свою жизнь. Она сидела и смотрела в пустоту, смотрела сквозь меня и говорила, что я должен устраивать свою жизнь. И тут я понял, что не имею права голоса ни в одном из этих вопросов – не могу давать советы Грейс или своей матери, не могу высказывать свое мнение о детях. И если я уеду, то один – ни моя Грейс, ни мои дети, ни моя мать не поедут со мной. Наверное, ничего не изменилось: я будто и не отсутствовал вовсе… ну, вот такие дела, тетя Аджи.

Она не ответила: подыскивала слова, которыми можно было бы утешить Эндрю. Она поняла, что он уже оценил ситуацию и находит ее отнюдь не из приятных. Женщина встала, взяла со столика его стакан, подошла к шкафчику и налила Эндрю еще одну порцию виски. Потом она задала своему собеседнику очень странный вопрос:

– Ты думаешь, что Стивен – твой сын. Эндрю?

Он не взял у нее стакан, а, пристально посмотрев на женщину сузившимися глазами, спросил:

– Почему вы спрашиваете об этом, тетя Аджи?

– Возьмите, – она сунула ему в руку стакан, снова села и медленно продолжала: – Ну, здесь много всяких факторов. Например, характер мальчика – во многом он ничем не напоминает ни вас, ни Грейс. Потом внешность. Стивен не похож на вас абсолютно ни одной чертой, Эндрю. Но главное, что заставило меня задуматься, – это одна книга, которую я недавно читала. Ее написал доктор, он рассматривал… знаете… э… вопросы импотенции. Так вот, он пишет… этот автор – ну… – женщина замялась, раздумывая, как приступить к изложению столь деликатной темы. – Ну, он пишет, что мужчина может почти являться импотентом и все же сделаться отцом ребенка. Импотенция не означает… э… бесплодия… В последнее время я немало думала об этом, но не решалась сказать Грейс. А если ребенок действительно от него, вы бы не стали так переживать по поводу грубости мальчика, правда ведь?

Эндрю так и не притронулся к своему стакану, будто позабыв о виски. На какое-то время он, казалось, позабыл и о тете Аджи. Затем резким жестом он поднял стакан и залпом выпил его содержимое.

– Нет, уж лучше я буду продолжать считать его своим сыном, пусть даже он ненавидит меня до мозга костей, тетя Аджи.

– Да, я так и думала… это вполне естественно. Просто… просто я хотела утешить вас.

Он коснулся ее руки.

– Я знаю, я знаю.

14

Жизнь Грейс и Эндрю продолжала протекать в русле, определяемом их любовью. Он вернулся на ферму Тарранта с перспективой повышения… («Может, до управляющего, кто знает?» – это были слова самого мистера Тарранта).

После того, как недостающая часть картинки-загадки встала на место, Грейс снова старалась принимать все так, как оно и было. У меня есть Эндрю, остальное не имеет значения, говорила она себе. В течение многих дней она вела себя спокойно, мирясь с существующим положением, – до тех пор, пока какой-нибудь поступок Дональда не выводил ее из себя, вызывая в ней новый приступ агрессивности и ненависти.

Например, однажды она увидела, как ее супруг, высоко подняв над головой толстушку Джейн, поворачивал ее в своих больших белых руках и распевал: «Папина девочка, папина девочка», прерываясь только для того, чтобы спросить у смеющегося ребенка: «Ты чья девочка?» – и потом самому ответить: «Ты – папина девочка». Он буквально вбивал ей в голову эту мысль.