Бремя одежд

Грейс только что сняла свой длинный рабочий халат, который обычно носила для того, чтобы не испачкать платье, занимаясь с детьми, и отправилась в детскую. Она хотела достать там со шкафа ящик, куда планировала положить кое-какие игрушки. Ритуал чаепития в гостиной в четыре часа дня уже не соблюдался – отчасти из-за небогатого выбора съестного, отчасти потому, что со времени переезда в дом Дэвида Купера прием пищи в их семье стал не совсем регулярным, – так что ее симпатичный халат не вызвал замечаний со стороны Дональда.

Грейс дотянулась до ящика и уже ухватилась за его край когда ее внимание привлек звук шагов возле двери. На пороге стоял… Дональд.

Он пристально смотрел на нее. В словаре Грейс не нашлось бы таких слов, чтобы описать выражение лица своего супруга Он смотрел не на ее лицо, а на заметно округлившийся живот, подчеркиваемый юбкой и исключительно худой фигурой.

Он медленно шагнул в комнату и прикрыл за собой дверь. Комната была в их распоряжении: дети с громкими криками носились по аллее.

Грейс не пыталась прикрыть живот, да ей и нечем было это сделать, разве что руками. Но ее руки безвольно повисли; она смотрела на Дональда и думала о том, что отдала бы все на свете, лишь бы избежать этого момента Она и так сдерживалась изо всех сил – уже много месяцев он обращался с ней исключительно холодно, иногда буквально не замечая по нескольку дней подряд. Только в присутствии Дэвида или других посетителей он держал себя так умело, что никто не замечал ничего особенного.

– Ты… значит, ты…

– Да, именно… – ее голос был спокоен и не дрожал. Сейчас Грейс не чувствовала страха перед ним и не испытывала стыда за свое признание. Наконец, наконец, все прояснится. Ужасный период, прожитый ею во лжи, окончен. Теперь ей не придется скрываться, с этого дня свежий ветер развеет душную атмосферу дома. Если ее вынудили жить в грехе – что ж, пусть так и будет.

Такие чувства овладели Грейс при виде Дональда, но в следующий момент она уже кричала, прикрывая лицо руками:

– Нет! Нет!

Молниеносным движением Дональд схватил со стола массивный тяжелый кувшин граненого стекла. Казалось, уже ничто не может спасти Грейс, и кувшин обрушится на ее голову. Она согнулась почти вдвое в предчувствии удара, но под изгибом своей руки увидела, как он, так и не выпустив массивный стеклянный предмет, стукнул им по шкафу. Затем с громким звуком кувшин упал на пол, но не разбился.

Шатаясь, Грейс отступила к стене.

Лицо Дональда посинело, как будто его вот-вот должен хватить сердечный приступ. Он показался ей огромным; глаза его горели ненавистью к ней. Потом его тело начало судорожно подергиваться, как у старика. Казалось, у него трясется все: ноги, руки, лицо. Качаясь, он повернулся к дверце шкафа, положил на нее руку и уткнул в локоть лицо.

Грейс все еще стояла у стены и смотрела на него. Ее била нервная дрожь. Она чувствовала, что однажды случится нечто подобное, вот почему она хотела уехать, не объясняясь с ним с глазу на глаз. Он чуть не ударил ее кувшином – этот вежливый, элегантный, всегда сдержанный священник. Он мог убить ее – и ее ребенка.

Но сначала удар нанесла она, удар по его самолюбию.

Он повернулся, но так и остался стоять возле шкафа, как будто боялся, что упадет, если отпустит дверцу. Он посмотрел на Грейс и, дважды сглотнув, с трудом проговорил:

– Ты, ты довела меня до этого, ты заставила меня… – Дональд посмотрел на кувшин, потом голова его опустилась, и он покачал ею из стороны в сторону. – Ты опозорила меня, унизила…

В этот момент как раз под окнами раздался голос Беатрис. Девочка чуть не плакала.

– Нет! Стиви! Нет, не надо, Стиви.

Стивен что-то ответил, но его слова были неразборчивы. Потом Беатрис громко закричала.

Грейс, зная, что Стивен наверняка начнет сейчас обижать девочку, хотела подойти к окну, но не смогла отвести глаз от Дональда. В этот момент она чувствовала к нему жалость.

Шатаясь, как пьяный, он подошел к низкому детскому стулу и, чтобы не упасть, уперся в него коленями. Его тело все еще подергивалось, когда он, подавшись вперед, еле слышно простонал:

– Ты безнравственна… ты не лучше, чем уличная женщина… шлюха.

Ее жалость исчезла.

– А кто в этом виноват? – прежде чем он успел что-то ответить, Грейс торопливо, с горечью, продолжила: – Ну, что ж, завтра я избавлю тебя от необходимости жить с безнравственной особой: я уезжаю… навсегда.

Дональд выпрямился, и как раз в тот момент, когда пронзительный крик Беатрис достиг высочайшей точки, вытянув дрожащую руку в сторону окна, с благоговейным ужасом спросил:

– Но дети… ты бросишь детей?

– Нет, – Грейс покачала головой: – Я не собираюсь… Дональд широко раскинул руки, как будто собрался закрыть своим телом какую-то пробоину, предотвращая ужасную катастрофу, и начал ходить в узком проходе между столом и стеной, напоминая своими быстрыми движениями заводную игрушку.

– Ты не можешь бросить моих детей… моих детей. Ты хочешь оставить их без матери, они будут жить в позоре. Слышишь? В позоре!