Бред Тьюринга

Так странно видеть безлюдные университетские дворики, огромный навес в центре – пустынный, без студентов, которые так часто укрывались в его тени… За окнами четырехэтажного здания пустые аудитории и кабинеты; парты, на которых валяются брошенные в спешке тетради и учебники; доска с ругательством в адрес какого-то преподавателя; шумит все еще работающая в столовой кофеварка, из которой вырывается пар. В который раз в стране закрывают университеты. И скоро, как это бывало раньше, полы в здании будут загажены лошадиным навозом… Сколько тревожных воспоминаний вызывают эти замки и засовы… Сколько поколений осталось без полного высшего образования? Поколения 1970-х, 1980-х годов… Молодежи 1990-х повезло чуть больше. Колесо истории крутится, и многие события повторяются вновь и вновь…

Она тоже не закончила образование из-за того, что Монтенегро закрыл университеты. И у нее так и нет официального диплома историка. Благодаря ее работе на правительство ей присвоили фальшивый титул. Может быть, это и было основной причиной ее нетерпимости по отношению к Монтенегро, а вовсе не какие-то там принципы? Теперь она живет в постоянном страхе быть разоблаченной и уволенной за обман. Тогда ей придется распрощаться с любимой работой и стать жертвой насмешек.

У боковой двери, выходящей на Лимонную улицу, стоят трое солдат. Рут набирается храбрости и направляется к ним, приняв как можно более жалобный вид. Она уже собирается войти, как один из солдат мрачно произносит:

– Сеньора, вход воспрещен.

– Я здесь работаю, – говорит она, показывая свое университетское удостоверение. – Я преподаватель, мне необходимо на минутку зайти в свой кабинет. Это очень срочно.

– Сожалею. Приказ есть приказ.

Рут знает, что приказы никогда не являются приказами в буквальном смысле этого слова. Их всегда можно нарушить, нужно лишь выбрать подходящий момент и предложить приемлемую цену.

– Офицер, пожалуйста. Поймите меня. Возможно, университет закрыт на несколько недель. И если я не войду сейчас, то я еще долго не смогу войти. Представьте, что приказ еще не пришел и вы получите его, едва я выйду из здания. Если вы окажете мне эту услугу, я сумею отплатить вам так, как вы сочтете нужным.

Неопровержимая логика, ничего не скажешь: позвольте мне войти, так как дверь только что закрыли. Может быть, ее закрыли всего пять минут назад, и еще не поздно открыть ее снова.

Солдат озадаченно смотрит на нее. У него мощная, воинственная челюсть. Форменная куртка расстегнута до самого живота.

– Если хотите, пойдемте со мной.

– Я не офицер, а простой солдат, хотя благодарю вас за повышение (купюры тем временем тихонько, без лишних свидетелей, меняют своих хозяев).

– Я горжусь тем, – безбожно льстит Рут, – что в такой трудный для страны момент вы поддерживаете мирные отношения с гражданскими.

Солдат смотрит на своих товарищей, будто спрашивая у них разрешения нарушить приказ, намекая на то, что потом они тоже получат свою долю. Те едва заметно кивают, делая вид, что нет никакого нарушения закона. Речь идет о простой формальности.

Солдат отпирает дверь. Рут заходит внутрь, еще до конца не веря, что ее слова возымели действие. Она идет рядом с солдатом в направлении основного блока зданий; высоко поднимает голову, почувствовав в себе силу; прикидывает, сколько денег у нее в кошельке.

Они наискосок пересекают футбольную и волейбольную площадки. Небо, затянутое серыми тучами, вот-вот разразится дождем. Мигель заставляет ее делать невозможное. Тьюринг. Как легко и быстро он пошел ко дну. Надо признать, у них было много приятных моментов: когда они ходили в ресторан и он называл ее "любовь моя" и заказывал только ее любимые блюда; когда в первые годы их супружества каждый вечер приносил ей розу; когда в день матери он непременно приносил ей в постель вкусный завтрак, хотя у них тогда еще не было ребенка; когда, лежа в постели, он ночи напролет с жаром рассказывал ей об очередном коде, который ему удалось расшифровать; когда они ходили на вечеринки, и он, делая вид, что ему безразлично, украдкой, с беспокойством, наблюдал, как она танцует; она видела его счастливое лицо, когда Флавия, которой не было тогда и двух лет, пряталась от него за большим кожаным креслом… Стоили ли все эти годы такой жертвы? Быть может, да. Не было ли все напрасно? Возможно, нет. Тем не менее она уже переступила черту, и назад пути нет. Не всегда можно спастись всей семьей; иногда приходится делать это в одиночку, стиснув зубы и закрыв глаза. Или, наоборот, широко раскрыть их, как это сделала ее мать за секунду до того, как выстрелила в себя.