Бред

Ты отлично знаешь, что если я к ним и пойду, то не из-за денег, а потому...

Потому, что у тебя демоническая душа. Я проникаю в ее глубины. У меня батискаф для женщин. Это прибор, в котором профессор Пикар погружается в морские глубины. А я в глубины женской души, — сказал он то, что говорил всем своим любовницам, наводя на более глупых панику.

Если я к ним пойду, то из ненависти к буржуазному строю! То, что теперь делается в Америке, это ужас и фантастика.

Да, да, знаю, мое рожоное.

Ты всегда говоришь «да, да, знаю» и при этом назло мне делаешь вид, будто тебе скучно. Со мной никому скучно не бывает!.. У меня есть сегодня синяки под глазами?

Ни малейших. Напротив, ты становишься всё декоративнее. Прямо на обложку «Лайф».

Я решила соблюдать строгий режим. Хочу весить на десять фунтов меньше.

Это очень легко: отруби себе ногу.

Твои шутки в последнее время стали чрезвычайно неостроумны. Ты и вообще не остроумен, хотя и вечно остришь. Худеют от танцев. Будем сегодня ночью танцевать до рассвета?

Нет, не будем сегодня ночью танцевать до рассвета.

Я полнею от шампанского. Сегодня за обедом выпила целую бутылку, — сказала Эдда и остановилась, ожидая, что он ее спросит «с кем?». Шелль нарочно не спросил. — Моя жизнь в шампанском и любви.

В любви и в шампанском.

А капиталистический строй я ненавижу потому...

Потому, что у тебя нет капиталов.

Нет, не поэтому!

Хорошо, хорошо, — сказал он. — Я знаю. Знаю, что ты ненавидишь всё vieux jeu и что в Америке ужас и фантастика. Знаю, что настоящая свобода только в России. Знаю, что ты суперэкзистенциалистка и что l'existence précède l'essence. Знаю, что ты обожаешь Сартра и музыку конкретистов. Все знаю («Знаю, в особенности, что ты супердура», — хотел бы добавить он). Но тут не время и не место для философско-политических споров. Скажи мне толком: говорить с полковником или нет? Сегодня есть случай и день хороший: не понедельник, не пятница, не тринадцатое число.

Куда он меня пошлет? — спросила она, еще понизив голос. — За железный занавес я не поеду.

Едва ли они пошлют тебя шпионить за ними самими.

Так куда же?

Почем я могу знать? Может быть, в Париж?

Если с тобой, я поеду куда угодно, — робко сказала она. — Я хочу быть в том же деле, что ты.

Ты, очевидно, представляешь себе это как банк или большой магазин: ты будешь за одним столом, а я рядом за другим?

Одна я, пожалуй, поехала бы в Париж. Разумеется, если они будут хорошо платить. Мне надо жить.

Я тебе даю четыреста долларов в месяц.

Ты мне их давал, но я знаю, что ты проиграл всё, что у тебя было. И, как ты догадываешься, мне не очень приятно жить на твои деньги, — сказала она искренно. — Я признаю, ты не скуп. Но прежде ты любил меня.

Я и теперь люблю тебя. Даже больше прежнего.

Ты врешь! — сказала она, впрочем довольная его словами. — Ты никогда не говоришь правды.

Нет, иногда говорю. Я тебя люблю уже пять месяцев. Вероятно, никто не любил тебя так долго.

Меня никто до тебя не бросал, но я действительно скоро всех бросала. А чем же ты показываешь, что любишь меня?

Ответ был бы непристоен... Не петь же мне с тобой любовные дуэты, да и это доказательством не было бы. Кажется, в опере Шостаковича он и она поют любовный дуэт, но оказывается, что они объясняются в любви к Сталину.

Ты хам!.. Когда ты уезжаешь?

Послезавтра.

В Мадрид?

Да, в Мадрид. Я тебе десять раз говорил, что в Мадрид. Не на Гонолулу, а в Мадрид.

— Ты действительно говорил это десять раз, и именно поэтому я тебе не верю. Отчего ты не берешь меня с собой?

Я там буду занят целый день. Да это и дорого. И не так легко получить визу в Испанию.

Если не так легко, то ты и потрудись... Что я буду здесь делать одна?

У тебя много знакомых.

Ты хам, — сказала Эдда. Она постоянно говорила «ты хам», «он хам», «они хамье», и это у нее почти ничего не значило. Значило разве, что человек ей не нравится. Да и то не всегда.

Если будет скучно, повторяю, пиши стихи.

Я все равно пишу каждый день. Сегодня написала одно по-русски, в старинном стиле, немного в духе Дениса Давыдова: «О пощади! Зачем волшебство ласк и слов...»

— Цо то есть за чловек? Не гневайся, знаю, знаю, был такой поэт. Спрашиваю во второй раз, говорить ли с полков ником. Помни твердо, я тебе не советовал и не советую.

— Ты думаешь, это очень опасно?

Не знаю, очень ли. Это зависит от поручения. Но, конечно, служить в разведке дело рискованное. Я знаю, ты любишь играть жизнью, это самая основная твоя черта. — «Клюнуло», — подумал он. — Всё же я не советую. У тебя для этой профессии слишком беспокойный взгляд... Вероятно, они пошлют тебя именно в Париж.

Может быть, я соглашусь, чтобы пройти и через это. Надо пройти через всё!

Я оценил афоризм.

А когда мне надоест, я брошу. Но если я поеду к ним и, они меня назад не выпустят? Что ты тогда сделаешь?

Сброшу на них водородную бомбу.

Дурак. Я ищу, к чему приложиться, и не нахожу! Это моя трагедия. Хочешь, я прочту тебе французские стихи?

Не хочу, но, так и быть, читай.

Они короткие. Слушай:

Nous avons perdu la route et la trace des hommes

Parmi les méandres du ténébreux vallon,