Бред

– Я тебя слышу! Расскажи о себе, друг! Милый мой, позволь подойти к тебе! – почему-то ответил пират, в спешке спускаясь к пляжу.

Безразличием несчастный принял объятия разбойника, а я смекнул на завершение главы.

Улыбнитесь дугою набережной, ведь читать проще, чем строить, хотя трогать глазами книгу тоже надо уметь. У метких умов сие получается.

Цыц! Не шуметь. Я с вами говорю тихо. Жаль, что со мной общаются и Куприн, и Набоков, и Брюсов, но лишь монологом. Небо советовало мне не путать мечту с занозой: интеллект шебуршит ошибками. Чистите при наличии разум перпендикулярствованием в зенит небосвода, – добро легче, поэтому выше всего плохого. (Ну и слог у меня.)

Меняется ли мир, что сложен? Пропитан ложью, выжать некуда.

Выходит, кстати, я посягаю на покой пустоты венчанием философского тра-та-та с абсурдной многолинейностью, плюсом шлейфую сей брак авторскими комментариями, – сам себе удивляюсь.

Глава III. Некто

Уклоняется гора от чего-то. Лениво лежит поле. Я пью воду, а на планету прилетает, нет, прилетел куб, довёзший иное существо. Оно наглостью взяло верх и остановило время – заледенела жизнь – и давай тут шагать, некто, ты же крутой, круче трамплина или сабли…

Незванный выряжен в пиджак окраса расщеплённого света, прозрачные широкие штаны, шляпу, что вроде плоскостью была диском, но как-то держалась на макушке; цвет кожи непонятен, ибо покров похож на рыхлую пашню. Допустим, что пигмент был карим, несколько гречневым.

Странник наблюдал, как на пляже хоронили Поездолиза: чёрно-золотистый фон бескрайнего моря забирал все негативные мысли об усопшем. Из песка торчал могильный камень, рядом с которым уже была вырыта яма, а над ней висел бриллиантовый гроб. На нём лежали искусственные, то есть вечные цветы. Что-то приятное шептали свечи, стоящие по периметру ящика; тёплые утешители будто гладили слух. Хныкало небо, ветер молчал, оплакивающие родственники прятали скорбь чёрной вуалью, священник-кальмар (все морские прощающиеся были в скафандрах) читал молитву. Йодовый внезапно явился и стал рушить стулья, цветы, стулья, цветы. Затем засыпал могилу песком. А дельфинов раскромсал на роллы – мотив остался непонятен.

Расторопными пощёлкиваниями каблуков пошёл некто, за спиной скрестив руки; человекоподобен, но развитее оных. Наводя деструктив в долине, он ухмылялся солнцу. Оно единственное, кто видело мерзавца, но не знало, чем помочь Галактике. Злодей сделал море резиновым неаппетитным желе; а лебедя, застывшего в воздухе, не касался, посему неизменившаяся поза оставалась грандиозной, героической, сильной.