Бразилия

Лицо Шикиниу, оказавшееся слишком близко к глазам Тристана, чтобы разговаривать шепотом, в свете уличного фонаря приобрело цвет вороненого металла — его словно привинтили к шесту фанатичного эгоизма. Однако какое отношение к Тристану и Изабель имели высокие слова о «таких, как мы»? Какое отношение они имели к ее белоснежной красоте, что струйкой масла скользила по темной комнате, к губам, которые жадно искали страждущий початок? Он дернул сильнее, стараясь освободить руку. Тихо кряхтя, братья начали бороться посреди маленького дворика с колючей травой на пустой, залитой голубым светом фонаря улице. Рюкзак мешал Тристану, а панический страх потерять деньги придавал Шикиниу демоническую силу. Однако руки Тристана окрепли после двух лет ритмичного заворачивания болтов, которое продолжалось для него даже во сне, он напрягся и стал выворачивать свободной рукой слабую кисть брата до тех пор, пока Шикиниу не всхлипнул и не отступил на шаг. Однако при этом он продолжал стоять в боевой стойке, вытянув вперед руки, как приготовившийся к обороне краб, и уже собирался снова броситься на брата, но у того в руке вдруг появилось лезвие бритвы. Ночью он держал лезвие в шортах на тот случай, если Виргилиу вернется с футбола пьяным и в драчливом настроении, как уже случалось пару раз, когда его команда проигрывала. В мгновение тонкие ловкие пальцы выудили бритву из кармана. Лезвие превратило его в грозное существо, размахивающее единственным щупальцем.

— Осторожно, — предостерегающе сказал он, медленно поводя своим щупальцем в свете фонаря, чтобы брат разглядел блестящее лезвие. Он почувствовал, как, словно по волшебству, все внимание брата сосредоточилось на безжалостном остром лезвии, которое так же, как два года назад вороненые стволы наемных убийц, изменило перспективу, будто перерисовав ее.

Выскользнув из лямок, Тристан сбросил рюкзак на землю. Пока глаза Шикиниу следили за блестящим, покачивающимся лезвием, другая рука Тристана схватила брата за тощую шею, и голова его замерла. Тристан поднес бритву к щеке своего брата. Движения Тристана стали напряженными и точными. Он рассек кончиком бритвы кожу, проведя лезвием по бледной щеке до уголка рта. Из разреза длиной около пяти сантиметров тут же брызнула струйка красной жидкости. Пересохшее горло Шикиниу издало какой-то скрипящий звук. Он задергал кадыком, пытаясь освободиться от пальцев Тристана. Тот перенес бритву, собираясь изуродовать брату другую щеку, но увидел в глазах Шикиниу тусклый блеск смирения.

— Покажешь шрам Большим Парням, чтобы доказать, что ты боролся со мной, — предложил ему Тристан. — Видишь, я воздал тебе сполна за ту доброту, которую ты так долго оказывал мне.

Автобусная станция

Так Тристан совершил свой побег: босиком, в шортах и старой футболке с едва различимой рекламой ресторана в Леблоне. Он понял, что нужно воспользоваться замешательством брата после их кровавого столкновения и уйти поскорее, не возвращаясь в комнату за одеждой, в которой он планировал уйти на работу, — теми самыми брюками и шелковой рубашкой, что были куплены ему Изабель во время медового месяца. Шикиниу может очухаться, поднять крик и задержать его. Лучше забыть об одежде и убежать прочь, стараясь не порезать пятки о битое стекло.

Он мчался, считал перекрестки, и только после десятого, запыхавшись, позволил себе перейти на шаг. Пот струился по спине. Завтра уже наступило. Автобусы ходить перестали. Тротуары сдирали кожу его ступней, которые стали мягкими после двух лет ношения обуви. Да и бетон Сан-Паулу — совсем не то что песок пляжей Рио. Он отправился из Мооки на север и попал в районы, населенные средним классом, где подозрительные взгляды квартальных заставляли его ускорять шаг, даже если те ничего не говорили ему вслед. Яркое зарево на западе показывало направление к центру города. По высокому пешеходному мосту, перекинутому через овраг Риу-Аньянгабаху, двигаясь в направлении Авенида-ду-Эстаду, Тристан прошел над зеленым парком Дона Педру Второго, и кроны деревьев внизу казались застывшими и словно обитые воском. Пересекая район Се, он увидел, что здесь жизнь еще продолжается: из ночных клубов и баров доносилась монотонная пульсирующая музыка.

Чем дальше он удалялся на север, по направлению к Эстасан-да-Лус, тем больше девушек в высоких белых сапогах и очень коротких шортах стояло на улицах и болтало с мужчинами, чьи глаза бегали туда-сюда, выискивая трещину в стене жизни, из которой может появиться цветок удачи. Одна из рапариг в белых сапогах, с кожей цвета полированного кедра, подошла к Тристану, хотя он и должен был казаться бедным, и в бесстыдстве ее было столько силы и озорства, что его бедный початок дернулся в шортах при виде ее груди, обнаженной до самых темных кружков гусиной кожи вокруг сосков. Обычно в этот час его мучил привычный кошмар: болты не желают поворачиваться, а сквозь щели, словно в осколках зеркала, ухмыляется лицо Оскара.

— Я вижу, что нравлюсь тебе, — сказала девушка. — Меня зовут Одетта.