Братья Блиновы

Суходольский коллекционировал проекты «перпетуум мобиле», которые изредка поступали в «Архимед», и ему, действительно, нетрудно было набросать две-три схемы по памяти.

Да-а… Что же все-таки «вертит колеса»? Что толкает людей на путь тернистый, даже подвижнический?

Краснощеков улыбнулся, нежданно вспомнив удивительно талантливых и нелепых братьев Блиновых из Сызрани.

Вот они стоят, как всегда, рядышком. Каждому — за сорок, а выглядят по-мальчишески. Застенчивые, русоголовые, невысокие — будто в землю вросли по щиколотки. «А может, они и растут прямо из земли?» — как-то обмолвился Василий. И действительно, с первого взгляда ясно, что они особой породы волжской, российской.

Прадед Блиновых получил «вольную» от именитого сызранского барина за то, что был артистом-каменщиком. А добыть свободу в то время было делом почти немыслимым. Дед и отец славились на всю Волгу своими печами с какими-то особыми винтовыми дымоходами. Замечательные, рассказывают, были печники. И братья, как говорится, не подкачали.

Десятки изобретений. Может быть, даже сотни — некоторые произведения братьев отличались такой «специфичностью», что получить авторские свидетельства на них было совсем непросто или вовсе невозможно.

Волжские изобретатели делят свои «поделки» на «серьезы» и «курьезы». Практически вечный, неперетирающийся трос, скрученный не из проволоки, а из наборных тонких стальных полос, — это серьезно. Кстати, если стальные полосы сделать достаточной толщины, трос превращается в великолепный гибкий вал для точных, боящихся ударов механизмов. И никаких карданов!

Или целиком металлическое колесо, но такое «шелковое», что вполне заменяет автомобильное с пневматическими шинами, а заодно и громоздкими рессорами, — тоже серьезно.

Ну, а «курьезы»… Если изобретения вызывали недоверие, братья попросту принимались за что-нибудь новое.

Блиновы были редакционной достопримечательностью, так как о них никому не удавалось написать хорошую статью или очерк, хотя пытались многие. И Краснощеков пытался, но…

От младшего брата Евгения ушла жена, а сын-школьник остался с отцом. Петр — вовсе не женат. Так и живут они втроем в своем небольшом домике. Да еще бесхвостая дворовая собака — четвертая душа.

Совсем недавно Блиновы вдруг заинтересовались электроникой. При последней встрече беседовали с Краснощековым о синдроме гениальности, о таинственном четырехмерном континууме «пространство — время» и прозрачно намекали, что работают над телепортатором.

«А ведь изобретут телепортатор, — продолжай улыбаться, думал Краснощеков. — Эх, хорошо бы вот так, прямо сейчас, раз! — „Здравствуйте! Как живется, как можется? Не сумею ли чем облегчить вашу задачу?“ Постой, постой… Неужели?..»

Ну, ну, не горячись, говорил Краснощеков себе на сей раз совершенно спокойно: он был готов к «эксперименту».

Он успел снять с руки часы и положить их перед собой на крышку стола пятнадцать минут одиннадцатого. Поставил локти на зеленое сукно, прикрыл ладонями глаза и лоб.

Все в порядке. Поехали!..

Краснощеков стоял посередине комнаты на круглом алюминиевом пьедестале, от которого к голландской печи отходило множество разноцветных проводов. Печь обтянута толстым картоном, густо утыканным радиодеталями. А рядом, перед гудящим, мерцающим зеленым светом телеэкраном, сидит младший брат, Евгений Павлович, и на голове у него яйцеобразный шлем, похожий на парикмахерскую сушилку. Петр Павлович выглядывает из-за спины брата.

Зеленоватый свет экрана делает братьев похожими на привидения. Четыре застывших от ужаса глаза глядят на Краснощекова.

«Не хватало еще, чтобы они повредились в уме», — подумал Краснощеков и, чтобы их успокоить, сказал как можно более приветливо:

— Как дела? Я к вам мимоходом. На несколько минут.

Но тут он заметил, что братья смотрят мимо него, на дверь.

Краснощеков оглянулся и увидел, что дубовая дверь заложена на кованый железный крюк — произведение какого-то безвестного цыгана, забредшего в Сызрань со своим табором, наверно, еще в прошлом веке. Братья работали над изобретениями, как тульские оружейники, хорошенько забаррикадировавшись «от сглазу».

— Я закрыл дверь на крючок, — сказал Краснощеков небрежно. — На всякий случай.

И сошел с пьедестала.

Дымился паяльник. Пахло канифолью. Пол был усеян мелкими радиодетальками, которые хрустели под ногами, как насекомые.

Споткнувшись о гирю, а потом больно ушибив колено о массивную шестерню лебедки — его братья натягивали струны своего цельнометаллического со сверхмягкой амортизацией колеса, — Краснощеков подошел к книжному шкафу и стоявшему рядом с ним портфелю. Этот внушительного размера портфель Блиновы придумали года два назад, бумаги в него можно было складывать не как обычно, а стопой, горизонтально.

— Аристотель… Ого!.. Рамачарака!.. Радиотехника… «Высшая математика» Смирнова, «Психология» Платонова… Ба-а! «Шизофрения»!.. «Гносеология современного прагматизма»… Ну и ну!

Краснощеков читал на корешках названия книг, которыми сейчас пользовались Блиновы, и слышал, как за его спиной нервным шепотом препираются братья.