Брат мой, ящер

Бизнесмен закрыл глаза. Нос его странно заострился. На лбу показались капельки пота. Работа его мысли, его души, казалось, наэлектризовала воздух вокруг. Все молчали. Наконец Захар Андреевич открыл глаза и слабо улыбнулся.

— Пожалуй, — сказал он, — я последую совету отца, который он дал мне, когда я хотел купить ему блейзер. Брось это все, сказал он мне тогда, и хоть он умер уже восемь лет назад, я начинаю с того, что чту его память и совет. Я знаю, что мне страшно не будет хватать возбуждения от привычной деловой охоты, отсутствия выброса адреналина но, надеюсь, обуздаю как-нибудь свои инстинкты.

— Хорошо, Захар Андреевич. Тонометр у вас далеко?

— К сожалению, всегда под рукой. Сейчас я смерю давление. — Он наложил на руку манжету, сделал несколько качков и нажал на кнопку сброса давления. — К сожалению, все то же самое — двести десять на сто тридцать. Я ведь, признаться, изрядно поволновался в эти последние минуты.

— Одно предупреждение, — сказала Ирина Сергеевна, — я хоть и не терапевт, но представляю себе, что резкий перепад давления тоже довольно опасен. Поэтому посидите спокойно и молча несколько минут. Постарайтесь дышать спокойно и глубоко.

— Хорошо. А когда мы начнем процедуры?

— Какие процедуры? Мы уже все сделали. С вашего разрешения, я сейчас сама измерю вам давление. — Ирина Сергеевна взяла тонометр и измерила давление. — Возможно, у вас будет какое-то время болеть голова.

— Почему?

— Потому что ваш организм за время болезни как-то адаптировался к высокому кровяному давлению, и вдруг оно сразу упало.

— А сколько сейчас? — спросил Захар Андреевич, и голос его был странно напряжен.

— Сто тридцать на восемьдесят пять, — улыбнулась Ирина Сергеевна.

— Это правда?

— Откройте глаза и посмотрите сами. Только, повторяю, не пускайтесь сразу в пляс. Танцевать можете начинать с завтрашнего дня. Грибы — тоже. Ухаживания — еще через день, — засмеялась Ирина Сергеевна.

— Господи, — с чувством прошептал Захар Андреевич. — Это все и впрямь произошло или, может, это сон?

— Впрямь, впрямь.

— Тогда один из самых серьезных вопросов — когда я смогу выпить со всеми вами глоток вина?

— Во-первых, почему только глоток? А во-вторых, как только вы пригласите нас к столу.

— И я смогу сидеть с вами за столом, поднимать тосты и радоваться жизни?

— Безусловно.

— Ар-тем! — громко крикнул он, и голос его вибрировал от переполнявшего его ликования. Он улыбнулся сыну, вбежавшему с побледневшим от испуга лицом. — Сынок, скажи Марфе Спиридоновне, чтобы накрывала на стол так быстро, как только сможет. Шашлык ведь должен быть уже готов. А сам пойди и выбери самое лучшее бургундское из того, что у нас есть. Самая крайняя бутылка слева.

— Пап, а ты уверен, что тебе…

— Уверен, уверен. Мне уже можно. Мне, сынок, все можно, за исключением сущего пустяка.

— Какого?

— Быть прежним волкодавом… Я почему-то вспомнил сейчас парнишку, с которым учился в институте. Миша Раскатов его звали. Недавно умер, бедняга. Никогда не встречал такого восторженного человека. Идет мимо самая обыкновенная деваха, он млеет: какая фемина! Купим на двоих бутылку самого дешевого портвейна, он в экстазе: какое вино! Вот и я, кажется, становлюсь таким же.

Через полчаса они уже сидели за столом. В центре стола стояло огромное блюдо с еще дымившимися шашлыками на длинных шампурах. Когда Артем разлил вино, хозяин дома поднял свой бокал:

— Я не знаю, кто наделил вас такой волшебной силой исцелять больных и буквально возвращать их к жизни, но я благодарно и смиренно молюсь за него. И за вас, мои дорогие целительницы. Вы даже не представляете, что вы сделали для меня. Впервые за долгое время голова моя легка и светла, и мне хочется петь. Жаль, что у меня нет ни голоса, ни слуха.

Бургундское было великолепно, шашлык таял во рту, и Ирина Сергеевна с трудом удерживала слезы — так взволновала ее простая человеческая благодарность. Ради таких мгновений стоило терпеть всяких там Стрельцовых, всяких мерзавцев, пытавшихся нагадить ей.

Она поймала на себе взгляд хозяина, и ей почудилось, что было в нем что-то еще, кроме благодарности за возвращение к жизни. Она могла гнать от себя эту мысль сколько угодно, но неподконтрольная ей женская интуиция шептала: ты же нравишься ему как женщина. Господи, она уже забыла время, когда могла кому-то нравиться. Ощущение было одновременно и щекочуще-приятным, и чуть стыдным. Наверное, оттого, что никогда раньше она не изменяла Яше, даже в мыслях.

После обеда хозяин предложил им осмотреть участок, поросший сосной.