Браслет из города ацтеков

Он не знал, куда идти дальше, – проследить Жреца удалось лишь до этого места, – но подсказало само здание. Сквозь пустоту залов и тяжесть серых переборок оно протянуло руки музыки.

Играла скрипка.

Мелодия плыла и звала за собой. Ягуар подчинился. Есть ли смысл противиться судьбе?

Он спускался по лестнице, дыша химической вонью. Он слышал, как плачут струны под давлением смычка и тут же смеются, рассыпая звон золотых колокольчиков.

Койольшауки бы понравилось.

Эта дверь была приоткрыта. Полоска света выползала на площадку, чтобы замереть в тревожном ожидании. Ягуар вздохнул: стоило ли пытаться перехитрить Жреца?

Он толкнул дверь и вошел, готовый принять пулю. Однако ничто не нарушило скрипичную гармонию. И музыка побудила сделать следующий вдох.

– Что это играет? – спросил Ягуар, разглядывая человека, который знал будущее и не бежал от него. Он читал книгу и слушал музыку. И оставил дверь открытой.

– Прокофьев. Соната для скрипки соло. Andante dolce.

– Красиво.

Ягуар окинул взглядом комнату. Он не удивился бы, застань здесь наряд полиции. Однако, кроме Жреца и самого Ягуара, в комнате никого не было. Она вообще была невыразительна и пуста, эта комната. Словно отсюда специально вынесли мебель, оставив лишь пару стульев, круглый стол с патефоном и торшер на длинной ножке. Серые стены не придавали помещению уюта, как и единственная фотография на стене. Черно-белая. Живая. Девушка на ней смотрела на Ягуара с жалостью, и он не выдержал взгляда.

– Я тебя ждал, – сказал Жрец, закрывая книгу. Он положил ее на низкий столик и водрузил сверху очки. – Я надеялся, что ты придешь сегодня.

– Я пришел.

Ягуар снял рюкзак.

– Ты – Иван? Дарья мне называла имя, но полагаю, для тебя оно ничего не значит?

– Почти ничего.

– Присаживайся. У нас с тобой вся ночь впереди. Ты не спешишь? – Жрец сцепил пальцы в замок.

– Не спешу. Кто это? – Ягуар указал на фотографию.

– Моя жена. Она мне сказала, что ты придешь. Ты не голоден? Или чая? – Жрец поднял термос, но Ягуар мотнул головой.

– Меня зовут Адам, – продолжил жрец. – И для меня имя значит многое. Скажем так, имя и еще мои знания – единственное, чего нельзя отнять. Так я думал. Однако выяснилось, что и знания можно отнять. Если не забрать, то стереть. Тогда в голове образуется пустота. Для меня это так же болезненно, как для тебя пустота здесь.

Он коснулся раскрытой ладонью груди.

– Я не уверен, что понимаю, как болит сердце. Я не понимаю эмоции. Но я не хотел бы пережить еще раз подавление разума. Поэтому твой визит для меня – идеальный выход.

– Ты хочешь умереть? – Ягуар все-таки присел. Стул, несмотря на невзрачность, оказался довольно удобным. Но пистолет в кармане расслабиться не позволит, заодно и подстрахует в случае неожиданностей. Хотя зверь внутри, чутью которого Ягуар верил, был спокоен.

– Не совсем верная интерпретация побудительных мотивов. У меня нет желания прекращать свое физическое существование. Более того, оно вполне меня удовлетворяет.

Его манера говорить, как и его поведение, ставила в тупик, и Ягуар просто кивнул. Так сказать, в поддержание беседы.

– Однако с учетом некоторых обстоятельств недавнего времени моя смерть является оптимальным решением задачи. Высока вероятность того, что в ближайшем будущем меня ждет полная утрата адекватного восприятия реальности. Также существует шанс, что трансформация личности пойдет по негативному вектору. Следовательно, я могу превратиться в твое подобие. Шанс мизерен, однако это не повод его игнорировать. Ты пытаешься защитить тех, кого любишь. И я также пытаюсь защитить людей, к которым испытываю привязанность.

Что ж, желание Адама было понятно. Намерения совпадали. Оставалось дождаться рассвета.

Со скрипкой и разговором время пролетит быстро.

– Кроме того, – добавил Адам, – мне глубоко неприятна мысль о больнице, распаде личности и существовании в качестве…

– Животного, – подсказал Ягуар, пользуясь паузой.

– Именно. Ты сам когда-нибудь бывал в психиатрической больнице? Пусть и очень хорошей?

– Доводилось.

Ежегодные визиты. Забор, опоясавший больничный комплекс. Контрольно-пропускной пункт. Глаза у охранников тусклые, как старое зеркало. От форменных фуражек на лицо падает тень, и кажется, будто кожу пылью припорошило. За забором в рамке живой изгороди стоянка. Дорожки разбегаются. Галька желтая. Кусты пострижены. Над газонами поднимаются кубики разноцветных лавочек.

На медсестрах униформа грязно-розового оттенка, который прочно ассоциируется с гниющим мясом. А халат на докторице ядовито-зеленый. Она именно докторица, потому как слово «врач» с ней, долговязой и нервозной, не вяжется. Кобылье лицо с обвислыми губами, длинная шея и хвост волос. Во время разговора докторица вечно головой крутит, хвост мотается и нахлестывает по щекам. И докторица сердится, выплевывает термин за термином в медицинском галопе, чтобы, иссякнув, сказать нормально:

– У него просветление.