Брак и мораль

Автор, затронувший тему половых отношений, всегда может быть обвинен теми, кто находит ее недостойной внимания, в своего рода мании писать об этом предмете. Некоторые считают, что ему не следует навлекать на себя брань лицемеров, скрывающих свои похотливые чувства, если, конечно, его интерес к предмету не разросся до таких масштабов, что поглотил сам предмет. Эта точка зрения характерна лишь для тех, кто выступает за изменения в традиционной этике. Однако те, кто призывает преследовать проституток, и те, кто, наоборот, хочет проституцию узаконить, выступают вместе против торговли «белыми рабынями», но резко возражают против того, чтобы во внебрачных связях не видели ничего ужасного и неприличного. Тех же, кто угрожает женщинам, носящим короткие юбки и красящим губы, и тех, кто шпионит на пляжах в надежде найти женщину в неприличном пляжном костюме, почему-то не принято считать помешанными на сексе. Но именно они, а не авторы, выступающие в защиту свободы половых отношений, помешаны на этом предмете. Вообще говоря, строгая мораль в вопросах, связанных с сексом, является своего рода реакцией против похотливых желаний. Если эти желания овладели человеком, у него появляются неприличные мысли, которые стали неприличными отнюдь не потому, что они содержат в себе что-то сексуальное, но потому, что ярая приверженность к строгой морали сделала эти мысли нечистыми и нездоровыми во всем, что связано с сексом. Я совершенно согласен с отцами церкви: маниакальное пристрастие ко всему, что так или иначе напоминает о сексе, есть большое зло. Я только не согласен с теми методами, которые они считали наилучшими для избежания этого зла. Например, общеизвестно, что св. Антоний¹ был одержим сексом в гораздо большей степени, чем кто-либо из живших на земле и предававшихся своим сладострастным мечтаниям. Я мог бы привести похожие примеры из не столь далекого прошлого, но не хочу этого делать, боясь привлечения к суду за оскорбление личности.

Сексуальная потребность так же естественна, как потребность есть и пить. Нам неприятно видеть обжору или алкоголика, потому что они сделали из естественной потребности маниакальную страсть, которой подчинены и мысли и эмоции. Зато нам приятно видеть, как человек с большим удовольствием и аппетитом съедает разумное количество пищи, чтобы утолить свой голод. Правда, существуют аскеты, которые снизили потребность в пище до такого минимума, который лишь не позволяет умереть от голода. Но у них мало последователей. Пуритане с их твердой решимостью покончить с радостями половой жизни, кажется, перегнули палку даже по сравнению с аскетами, ограничившими свои потребности в пище. Как писал один критик пуритан, живший в XVII веке:

Ты любишь плотный ужин, а после ночь любви?
Так сядь за стол с святыми и с грешниками спи.

И все-таки пуританам не удалось полностью победить телесную природу человека. Подавление сексуальных импульсов обернулось у них пристрастием к обжорству. Между прочим, католическая церковь рассматривала обжорство как один из семи смертных грехов. Например, Данте поместил обжору в самой глубине ада. Однако к обжорству трудно применить строгие критерии греха – невозможно сказать, где кончается желание хорошо поесть и начинается обжорство. Впрочем, каждый из нас знает какого-нибудь обжору. Хотя мы относимся к нему пренебрежительно, но мы его не осуждаем. Кроме того, маниакальная страсть поглощать пищу почти не наблюдается среди тех, кому никогда не пришлось испытать муки голода. Все нормальные люди садятся за стол для того, чтобы, выйдя из-за стола, затем забыть о еде и заниматься делом до тех пор, пока опять не захочется есть.

Что же касается последователей аскетизма, то поневоле подумаешь, не снятся ли им иногда роскошные столы, полные яств и ваз с фруктами? Я уж не говорю о затерянных в Антарктике исследователях, сидящих на скудной диете из китовой ворвани и мечтающих о том, как они будут ужинать в «Карлтоне», когда вернутся домой.

Если принять во внимание факты и согласиться с тем, что секс не имеет ничего общего с манией, то моралист должен смотреть на секс как на еще одну потребность, в чем-то похожую на потребность в пище, а не так, как смотрит на пищу отшельник из Фиваиды. Конечно, эта потребность другого рода, чем потребность в еде и питье – ведь можно прожить и без секса, а без пищи и воды – нельзя. Но у нее есть та особенность, что она многократно усиливается в результате полового воздержания и лишь на время не дает о себе знать после ее удовлетворения. Когда же она начинает назойливо напоминать о себе, умственный горизонт сводится к точке, и человека больше уже ничего не интересует. Он может совершить такие действия, которые под стать психически больному человеку. Желание удовлетворить половую потребность – равно как и желание есть или пить – только стимулируется запретами.