Бозон Хиггса

Повесть известного популяризатора отечественной космонавтики Антона Первушина «Вертячки, помадки, чушики», печальная история-предупреждение о странном пришельце из космоса, обращает внимание читателя на хрупкость привычных для наших современников морально-этических установок и социальных норм перед диктатурой будущего. Первым к этой проблеме обратился еще Герберт Уэллс в знаменитой «Машине времени». Причудливая и страшная картина разделения человеческой расы на беспомощных потребленцев элоев и отвратительных обитателей подземелий — морлоков задает широкий диапазон для спекуляций на тему образа человека в будущем. Естественный страх людей перед нарушением привычного порядка вещей создает известное неравенство между оптимистическими текстами, расписывающими преимущества будущих преобразований, и мрачными пророчествами о грядущих бедах — следствии человеческой самонадеянности.

Та же самая уэллсовская «магистраль» прослеживается в совершенно иной по настроению, чем произведение Первушина, повести Натальи Лесковой «Марсианин». Основным фантастическим допущением этого текста является технологическая инновация по усовершенствованию человеческого мозга посредством внедрения искусственной логической машины. Научная составляющая здесь несколько умаляется, и на передний план выходят необычные приключения группы подростков в странной посткатастрофической реальности. По духу это произведение напоминает рисованные фильмы в стиле аниме, часто скрывающие серьезный философский «подстрочник» за нарочитой пестротой художественных решений и адреналиновой динамикой сюжета: «…Реальность откровенно подтормаживала. Не лента бытия, а слайд-шоу. Как иначе объяснить, что столько событий могло в считанные секунды уместиться?»

Расширение возможностей сознания за счет кибернетических имплантов — тема не новая, но весьма востребованная, особенно на фоне последних научных разработок. Как правдиво сказал разумный клоп Говорун из незабвенной «Сказки о тройке» Аркадия и Бориса Стругацких: «…Вы уподобляетесь калеке, который хвастает своими костылями». В самом деле, использование человеком разнообразных вспомогательных технических средств создает опасность деградации собственных врожденных возможностей. Чем безупречнее костыль, тем слабее его носитель — конечно, не аксиома, но вполне вероятный сценарий, о котором нельзя забывать на пути к совершенству.

В повести «Исповедь» Павел Амнуэль рассуждает над излюбленным философами вопросом о сознании и бытии. Что, если все наши свершения, переживания и борьба — всего лишь химеры ложной памяти, вызванные предсмертным спазмом сознания? Где проходит граница объективного восприятия реальности и есть ли она вообще? Отвлеченные вопросы, располагающие к пространным и зачастую бессмысленным рассуждениям, приобретают неожиданную актуальность для главного героя «Исповеди», переходящего из одной реальности в другую. Эта печальная «мемуарная» повесть, без остатка погруженная в быт, на первый взгляд вовсе не относящаяся к научной фантастике, удивительным образом сочетается с техноориентированными вещами сборника. Переход из жизни в жизнь равносилен перезагрузке программы в искусственном мозгу. И самое главное, что никто, кроме закулисного божественного оператора, не может сказать, какое из разменянных Я было исходным. Наблюдая болезненную некротическую экзистенцию героя Амнуэля, читатель невольно проводит аналогии с собственной жизнью, вспоминая критические моменты, которые есть в судьбе каждого человека.