Божьи воины

— Предоставь мне судить об этом.

— Подчиняюсь твоему решению. Потому что именно в твоей почке я раздробил камень.

Неплах долго молчал, скривив рот.

— Ну ладно. — Неплах вздохнул, отвел глаза. — Ты прав. Вылечил меня. Избавил от мучений. А я поклялся выполнить твое желание. Если ты так уж этого жаждешь, если это твоя величайшая мечта, поедешь на Подкарконоше. Я же не только не стану выпытывать, в чем тут дело, но еще и облегчу тебе эскападу. Дам людей, эскорт, деньги, контакты. Повторяю: я не спрашиваю, что за дела ты там собираешься свершить. Но ты должен управиться до Рождества Христова. И к этому времени быть в Силезии.

— В твоем распоряжении сотни шпионов. Обученных ремеслу, шпионящих ради денег либо идеи, но всегда охотно и без принуждения. А ты остановился на мне, дилетанте, который шпионом не хочет и не умеет быть, то есть не годится, пользы от него будет как от быка молока. Разве в этом есть логика, Неплах?

— Я стал бы дурить тебе голову, если б не было? Ты нужен нам в Силезии, Рейневан, Ты. Не сотни обученных ремеслу или идейных шпиков, а ты. Лично ты. Для дел, с которыми никто, кроме тебя, справиться не сумеет. И в которых никто не может тебя заменить.

— Детали?

— Позже. Во-первых, ты едешь в опасный район, можешь не вернуться. Во-вторых, ты отказался сообщить мне подробности, значит, мы квиты. В-третьих, у меня сейчас нет времени. Я уезжаю под Колин, к Прокопу. По вопросам эскапады обратись к Гашеку Сикоре. Он же даст тебе людей, специальное подразделение. И помни: поспеши. К Рождеству Хри...

— Я должен быть в Силезии, ясно. Хоть и вовсе не хочу. А агент, который не хочет, — плохой агент. Который действует по принуждению...

Флютек какое-то время молчал. Наконец сказал:

— Ты меня вылечил. Вырвал из когтей боли. Я тебя отблагодарю. Сделаю так, что в Силезию ты поедешь без принуждения. И даже с желанием.

— То есть?

— Ты стал отцом, Рейнмар.

— Чтоооо?

— У тебя сын. Катажина Биберштайн, дочь Яна Биберштайна, хозяина Стольца, в июне 1426 года родила ребенка. Мальчика, родившегося в день святого Вита, окрестили именно этим именем. А теперь ему, как легко подсчитать, год и четыре месяца. По донесениям моих агентов, красивый малыш. Копия отца. Не говори мне, что не хотел бы его увидеть.

— Прекрасно, — повторил Шарлей. — Дважды прекрасно.

— Я послал ей с десяток писем, — горько вспомнил Рейневан. — Пожалуй, даже больше, чем десять. Знаю, время военное и беспокойное, но хотя бы одно письмо должно дойти. Почему она не отвечала? Почему не дала мне знать? Почему о собственном сыне я должен узнавать от Неплаха?

Демерит снял с коня путы.

— Вывод напрашивается сам, — вдохнул он. — Ты ей совершенно не нужен. Возможно, это звучит жестоко, но вполне логично. Может, даже...

— Что «может, даже»?

— Может даже, это совсем и не твой сын! Ладно, ладно, успокойся, не нервничай. Я просто мыслил вслух. Потому что, с другой стороны...

— Что «с другой стороны»?

— Может быть и так, что... А, нет! Не будем об этом. Скажу, а ты наделаешь глупостей.

— Говори, черт побери!

— Ты не дождался ответов на письма, потому что, может, старый Биберштайн, боясь позора, взбеленился и доченьку вместе с бекартом запер в башне. Алькасин и Николетта... Иисусе, не делай же таких мин, парень, меня прямо-таки страх берет...

— А ты не трепи языком, так я не стану морщиться. Договорились?

— Вполне.

Выехав из Праги, они направились на север. Дождь шел не прекращаясь, собственно, непрерывно, потому что если переставал идти, так начинал накрапывать, а если кончал накрапывать, начинало моросить. Конный отряд увязал в грязи и двигался в основном в темпе улитки — за два дня они едва добрались до Лабы, до моста, соединяющего Старый Болеслав и Брандисом. На третий день, обойдя города, двинулись дальше, к нимбургскому тракту.

Едущий за Шарлеем и Рейневаном Самсон Медок молчал, только время от времени глубоко вздыхал. Следующие за Самсоном Беренгар Таулер и Амадей Батя были заняты беседой. Беседа — виной тому, возможно, была погода — довольно часто переходила в ссору, к счастью, столь же кратковременную, сколь и бурную. На самом конце, вымокшие и угрюмые, ехали хелефеи и фелефеи[138]. Увы.

Шарлей, Самсон, Таулер и Батя прибыли к Белой Горе в канун святой Урсулы, на следующее утро после отъезда Флютека, который по вызову Прокопа Голого отправился к Колину. Рыжеволосую Маркету, сообщили они, поместили в Праге, в доме на углу Щепана и На Рыбничке, у пани Блажены Поспихаловой. Пани Блажена приняла девушку, так как у нее было доброе сердце, к коему Шарлей для верности дополнительно добавил сто двадцать грошей наличными и обещание дальнейших дотаций. Маркета — свое настоящее имя девушка явно не хотела выдавать — была в относительной безопасности. Обе женщины, уверял Самсон Медок, пришлись друг другу по вкусу и в ходе ближайших месяцев не должны были убить одна другую. А потом, продолжал он, видно будет.