Божьи воины

— Мэтр мэтров, — усмехнулся моравец, — экстравагантен и в этом. Больше всего почитает деликатность. Даже если это очень близко к бестактности, чтобы не сказать — издевке. Старый знахарь у нас здесь, зараза его возьми, оказался в качестве гостя. Мне это не мешает, я чихал на это, Бездиховский выше этого, но Фраундинст, Теггендорф, Телесма... Аккуратно говоря, взбесились. И от всего сердца желают Акслебену поражения. Мне кажется, их пожелание исполнится.

— То есть?

— Он совершает ту же ошибку, что и мы в Трех Королях. Помнишь, Рейнмар?

— Помню.

— Посему поспешим. Сюда, пан Шарлей.

Из библиотеки выход вел на галереи — по лестнице вниз на нижний этаж, где оказывались перед окованной железом дверью. Дверь была помечена рисунком: овалом, в котором размещался бронзовый змей Моисея, serpensmercurialis[49]. Над змеем была изображена чаша, из которой вырастали Солнце и Луна. Ниже поблескивали литеры V.I.T.R.I.O.L., означающие VisitaInferioraTerraeRectificandoInveniesOccultumLapidem, тайная трансмутирующая формула алхимиков.

Щепан из Драготуш дотронулся до двери, проговорил заклинание. Дверь с лязгом и скрежетом отворилась. Они вошли. Шарлей глубоко вздохнул.

— Недурно, — проворчал он, оглядываясь. — Недурно... Признаю.

— Я, — усмехнулся Рейневан, — в первый раз тоже был поражен. Потом привык.

В занимающей огромный винодельческий подвал алхимической лаборатории работа не прекращалась, всегда что-нибудь да происходило, независимо от того, было ли это в праздник, в пятницу или в воскресенье. Тут работали не покладая рук. Никогда не угасали печи и атаноры[50], грея немилосердно, что было приятно зимней порой, да и летом тоже, если на улице холодало. В атанорах происходило кальцинирование и выпаривание, самые различнейшие вещества переходили от фазы albedo к фазе nigredo, выделяя при переходе чудовищную вонь. В колбах постоянно что-то фильтровалось, дистиллировалось или экстрагировалось, чему сопутствовали бурные эфервесценции[51] и еще большая вонь. В огромных алюделях[52] кислоты воздействовали на металлы, после чего металлы неблагородные трансмутировали в благородные, с лучшим или худшим эффектом. В тиглях кипел меркурий, то есть argentumvivum[53], плавилась в купелях сера, выделялась в ретортах нитра[54] и осаждалась соль, а испарения выжимали слезы из глаз. Что-то там растворялось, что-то сублимировалось, во все стороны брызгала кислота, проедая дыры в страницах лежащих на столах бесценных экземпляров «De quinta essentia» Раймонда Луллия, «Speculum alсhemiae» Роджера Бэкона и «Theatrum chemicum» Арнольда Виллановы. На полу стояли, ужасно воняя, котлы, наполненные caputmortuum[55].

Обычно — также и тогда, когда Сватоплук Фраундинст привел сюда Рейневана в первый раз — в лаборатории работали по меньшей мере три или четыре алхимика. Сегодня — исключение! — был только один.

— День добрый, мэтр Эдлингер!

— Пожалуйста, не подходите, — проворчал алхимик, не отрывая глаз от большой колбы, стоящей на подогреваемом песке. — В любой момент может взорваться!

С Эдлингером Бремом, лиценциатом из Гейдельберга, познакомился в Майнце, пригласил и привез в Глубчицы князь Вацлав, сын Пжемка Опавского. Какое-то время мэтр Эдлингер знакомил юного князя с алхимической теорией и практикой. У Вацлава — как у многих современных ему княжеских отпрысков — был бзик на пунктике алхимии и философского камня, поэтому Брем жил в пышности и благополучии до тех пор, пока на него не обратила особого внимания Инквизиция. Когда в глубчицком воздухе запахло костром, алхимик сбежал в Пражский университет, где его застала буря 1419 года. Выделяющемуся, чужому, не говорящему по-чешски немцу наверняка выпали бы на долю тяжкие времена. Но с ним познакомились и спасли магики из «Архангела».

Эдлингер Брем схватил колбу железными клещами и влил кипящую синюю жидкость в чашу, полную чего-то, что напоминало лягушачью икру. Зашипело, задымило, чудовищно засмердело.

— Sakradonnerwetterhimmelkreuzalleluja![56] — Было ясно, что алхимик ожидал гораздо лучшего эффекта. — EinetotalzkurveneSache! Scheisse, ScheisseundnocheinmalScheisse![57] Вы еще здесь? Я занят! Ага, понимаю... Идете посмотреть, как у Акслебена получилось с Самсоном?

— Именно так, — подтвердил Щепан из Драготуш. — Идем. А ты — нет?

— В принципе... — Эдлингер Брем вытер руки о тряпку; взором, полным сожаления, глянул на чашу дымящейся икры. — В принципе-то могу пойти. Здесь меня уже ничто не держит.