Божьи воины

Но факт оставался фактом: культ Всематери, поклонение Гвилельмине, ошибки Иоахима, Сестринство Свободного Духа, Третья Церковь — любого одного было достаточно, чтобы попасть в тюрьму и на костер, или на пожизненное погребение в доминиканских темницах. Ютта не должка оставаться в монастыре.

Необходимо было что-то предпринять.

Рейневан знал что. Во всяком случае, чувствовал.

— Ты зимой спрашивала меня, — он повернулся боком, заглянул ей в глаза, — ты спрашивала, готов ли я бросить все. Готов ли вот так, как стою, убежать, отправиться вместе с тобой на край света. Отвечаю: да. Я люблю тебя, Ютта. Хочу соединиться с тобой до конца жизни. Мир, похоже, делает все возможное, чтобы нам в этом помешать. Поэтому давай бросим все и убежим. Хотя бы в Константинополь.

Она долго молчала, задумчиво лаская его.

— А твоя миссия? — спросила наконец, медленно выговаривая и взвешивая слова. — Ведь у тебя есть миссия. Убеждения. Действительно важная и святая обязанность. Ты хочешь изменить картину мира, исправить его, сделать лучше. Так что же? Откажешься от миссии? Бросишь ее? Забудешь о Граале?

Опасность, подумал он. Внимание. Опасность.

— Миссия, — продолжала она, еще медленнее выговаривая слова. — Убеждения. Призвание. Отдача. Идеалы. Царствие Божие и желание, чтобы оно осуществилось. Разве от всего этого можно отречься, Рейнмар?

— Ютта, — решился он, приподнимаясь на локте. — Я не могу видеть, как ты подвергаешься опасности. Слухи о том, что вы здесь проповедуете, кружат, многие знают, что творится в здешнем монастыре, я сам узнал об этом еще зимой, в конце прошлого года. Так что это никакая не тайна. Доносы уже могли дойти до адресатов. Над вами нависла страшная опасность. Майфреда да Пирована сгорела на костре в Милане. Спустя пятнадцать лет, в 1315 году, в Свиднице сожгли полсотни бегинок…

«А адамитка в Чехии? — подумал он вдруг, — А замученные и сожженные пикардки? Дело, которому я себя посвятил, преследует диссидентов не менее жестоко, чем Рим... »

— Каждый день, — отогнал он эту мысль, — может быть днем твоей гибели, Ютта. Ты можешь погибнуть...

— Ты тоже можешь погибнуть, — прервала она. — Мог полечь на войне. Ты тоже рисковал.

— Да, но не во имя,..

— Иллюзии, да? Давай скажи это громко. Иллюзии. Женские фантазии.

— Я вовсе не хотел.

— Хотел.

Они замолчали. За окном была августовская ночь. И сверчки.

— Ютта.

— Слушаю тебя, Рейнмар.

— Уедем. Я люблю тебя. Мы любим друг друга, а любовь... Отыщем Царствие Божье в себе. В нас самих.

— Я должна тебе поверить? Что ты откажешься...

— Поверь.

— Ты жертвуешь ради меня многим, — сказала она после долгой паузы. — Я это ценю. Я еще больше люблю за то. Но если мы откажемся от идеалов... Если ты откажешься от своих, а я от моих... Я не могу противиться мысли, что это было бы, как...

— Как что?

— Как endura[293]. Без надежды на consolamentum[294].

— Ты говоришь как катарка.

— Монсегюр живет, — шепнула она, прижав губы к его уху. — Грааля до сих пор не нашли.

Она прикоснулась к нему, прикоснулась и пронзила нежной, но электризующей лаской. Когда она поднялась на колени, ее глаза пылали во тьме. Когда склонялась к нему, она была медленно мягкой, как волна, поглаживающая песок пляжа. Ее дыхание было горячим, горячее ее губ. Самсон был прав, успел подумать Рейневан, прежде чем блаженство отняло у него способность мыслить. Самсон был прав. Это место — моя Огигия. А она — моя Калипсо.

— Монсегюр живет. — Прошло несколько мгновений, прежде чем он услышал ее громкий шепот. — И выживет. Не поддастся и никогда не будет завоеван.

Август 1428 года был жарким, прямо-таки непереносимая жара стояла до середины месяца, до дня Успения Девы Марии, который в народе называли праздником Матери Божьей Злаковой. Сентябрь тоже выдался очень теплым. Серьезно погода начала портиться лишь после Матвея. Двадцать третьего сентября пошел дождь.

А двадцать четвертого возвратились старые знакомые.

Первый сигнал о возвращении старых знакомых принесли — при помощи безотказного монастырского садовника — слухи, вначале туманные и неопределенные, со временем все более конкретные. На рынке в Бжеге кто-то разбросал листовки, изображающие козлоголовое страховидло в папской тиаре на рогатой голове. Спустя несколько дней такие же по стилю картинки появились в Вензове и Стшелине — на них была изображена свинья, украшенная митрой, а не оставляющая сомнений надпись гласила: Conradus episcorus sum[295].

Спустя несколько недель случилось нечто более важное. Неназванные исполнители — слухи довели их количество до двадцати человек — напали и убили стилетами на вроцлавском рынке господина Руперта фон Зейдлица, заместителя шефа контрразведки Свидницы, известного жестокими преследованиями людей, подозреваемых в прогуситских симпатиях. От удара ножом скончался в Гродкове писарь из ратуши, похвалявшийся тем, что выдал больше сотни людей. В Собутке болт из арбалета настиг — на амвоне — приходского из Святой Анны, особенно взъевшегося на слишком свободомыслящих прихожан.